Он повернулся к двери, но ничего не увидел. Яркие вспышки ослепляли его. Пять, шесть, семь — и глаза вновь начали привыкать к полумраку.

Сначала адвокат различил три силуэта, а потом и милицейскую форму. У дверей стояли двое в штатском, один из них с фотоаппаратом, другой с пистолетом, а между ними — майор Терехов.

— Здравия желаю, Давид Илларионович. Какими судьбами?

Адвокат испуганно положил картину на пол.

— А это ты, Григорий. Ну привет. А я вот приехал Бориску проведать…

— Адрес у него теперь другой. За лесом на кладбище прописался. Долго я тебя ждал. Думал уж не придешь. Да как же добро такое бесхозным оставлять?

— Да какое же это добро? Так, Борискины подмалевки. Просто посмотреть решил, что парень намалевал, пока меня здесь не было.

— Для того и машину с грузчиками к задам подогнал?

— Так Бориска просил. Десяток работ для выставки отобрать… Постой-ка, Гриша, что ты там про кладбище сказал?

— В деталях тебе полковник Трифонов расскажет. Придется нам к нему в город проехать.

— И сюда он, стало быть, добрался. Вездесущая ищейка. Везде свой нос надо сунуть. Только со мной у него номер не пройдет.

— А это ты ему сам скажи, Давид Илларионович. Ты извини, что помешал. Продолжай укладывать картины, у тебя хорошо получается. Нам их с собой прихватить надо. Благо ты с грузчиками приехал. А то ведь я за них расписку давал. Как-никак, а музейный товар.

— Ты мне не веришь, Гриша? Брось. Мы же столько лет знаем друг друга. Разойдемся по-хорошему.

— Почему бы и нет. Но только ты в этом Трифонова убеди. А я уж тут, на своем участке за порядком пригляжу. Ну да ладно, грузи картинки, да поехали. А то я уже предупредил Трифонова, когда тебя еще мои ребята на шоссе зафиксировали. Мол, плывет рыбка к своему неводу. Так что, нас уже ждут не дождутся.

* * *

Линию своей защиты Добронравов обдумал по дороге и, представ перед полковником, был готов отразить любой удар.

— Присаживайтесь, Давид Илларионович,— пригласил его к столу следователь.— Беседа наша будет носить официальный характер, так что лейтенант Рогова будет вести протокол, капитан Куприянов предъявит вам соответствующие документы, а ваши ответы будут записываться на диктофон. Есть возражения?

— У меня нет возражений. И мне нечего скрывать от следствия.

— Похвально. Начинаю ловить вас на каждом слове. Как картины Федотова оказались на даче Бориса Медведева?

— Очень просто. Он их украл у меня, когда я уехал в Москву и, как вам известно, доехать так и не смог.

— Вы давно знакомы с Борисом Медведевым?

— Прилично. Лет двенадцать. Он еще мальчишкой был. Талант. Хорошо рисовал. Ну а я, как мог, помогал пацану на ноги встать.

— Но у него же, наверное, родители были?

— Мать-то их рано бросила. С каким-то моряком сбежала. А папаша алкоголик, все больше по тюрьмам сидит. Вот я и помогал парнишке. Только из уважения к его таланту…

— Вы же считаете себя умным человеком. Известный адвокат, расчетливый стратег, а под протокол даете такие показания.

— Послушайте, господин следователь, какие у вас ко мне претензии? Мальчишка украл у меня картины. Я их нашел — не без помощи друзей, давших мне наводку. Но в любом случае, за картины я в ответе, а не вы. Ну что вы суетитесь?

— От господина Володарского у нас тоже имеется заявление.

— Да и черт с ним. Можете их конфисковать, как марки. Мне забот меньше. Пусть они с вас и спрашивают.

— Пять картин из коллекции Володарского — копии.

— А я в этом никогда не сомневался, поэтому и взял на себя обязательство только за семь картин, что и указано в расписке.

— Володарского нет в России с февраля прошлого года. А экспертизой установлено, что копии сделаны позже.

— Ничего у вас не получится, господин Трифонов. Заявление Володарский мог написать только на семь картин. Вы их получили в подлиннике. Что касается копий, то есть они или нет, это извините, к делу не пришьешь. Шла речь о трех марках, вы их получили. Идет речь о семи картинах, они у вас. Какие ко мне претензии? Я недавно вышел из больницы. Меня едва не оставили калекой. А вы упорно на меня наседаете. Это говорит о вашей беспомощности и не делает вам чести.

Трифонов подергал себя за мочку уха и улыбнулся.

— Боюсь, что на этом ваша защита кончилась. А все из-за того, что вы нажили себе врагов в процессе игры. Полковник Потемкин и капитан Соловьев из личной охраны Шестопала после гибели своего шефа признались в том, что лично вы расстреляли рецидивистов Коптилина и Сошкина из оружия Соловьева.

— Ложь. У вас есть их первоначальные признания. А если они их меняют по сговору, то им верить нельзя, так как это похоже на месть. Вы же им и внушили мою причастность к гибели Шестопала. Глупость несусветная. Шестопал был моим другом.

— Сомневаюсь. Ну, чтобы закончить вопрос с охраной Шестопала, то по показаниям майора Кур-кина, он вас возил из больницы на Богословское кладбище, где в этот день был убит вор в законе Пухов по кличке Могила. Потом вы заезжали по адресу, где проживал Пухов, и оставили в его квартире портфель, который потом с успехом был найден милиционерами из местного отделения. Врач клиники подтвердил, что вам поставили тяжелый диагноз по просьбе Шестопала, чтобы вас не беспокоили милиционеры и журналисты.

— И все эти показания вы выбили из них после смерти Шестопала. Уверяю вас, в суде им не предадут особого значения.

— Конечно, если не будут знать подоплеку. Смерть Шестопала оградила вас от страшных разоблачений. Ведь попади копии Репина в руки киевского коллекционера, вам пришел бы конец. Аферы с подменой подлинников на копии после страховки — очень выгодный бизнес. Но вы же не предполагали, что Шестопал решится расстаться хоть с одной из своих картин. Вы не предполагали, что мадам Белокурова даже после ваших запугиваний и предупреждений решится продать своего Шагала. А главное, вы не могли себе представить, что преданный вам пес незаурядный копиист Леонид Медведев, сына которого убили не без вашей санкции, напишет чистосердечное признание да еще расскажет о метке, которую оставлял на своих копиях.

Куприянов выложил ксерокопию признания художника на стол перед адвокатом.

Тот тупо на нее уставился и молчал. Всем было ясно, что он ничего не читает, а находится в шоковом состоянии.

Прошло немало времени, пока он вновь заговорил.

— Убийство Шестопала и Бориса совершено только с одной целью: чтобы натравить на меня всех. Весь мир. Да, может быть, я занимался подменами, но я их не убивал и не собирался убивать.

— Отвлеченный вопрос. Когда мы пришли с обыском на квартиру Киры Фрок, вы пили вино «Хванчкара»?

— Да, пил.