так ловко, что и не придерешься к его счетам, – отвечала, посмеиваясь, Марция. – Но я знаю все и потому держу мужа в узде, иначе я могу рассказать о его воровстве Пертинаксу. Август уже ловил Эклекта на нечестности, но простил, заставив лишь вернуть в казну украденное. Такая мягкость привела лишь к еще большим злоупотреблениям мужа. Но Эклект делится со мной. А еще боготворит Пертинакса за то, что август такой добрый и при нем можно воровать и не бояться казни.

Дом, который накануне снял Квинтиллиан, стоял рядом с Большим цирком. Преторианец наведался в лавку зубодера и отблагодарил его деньгами за помощь в ту ночь, когда он, раненый, бежал из дворца Флавиев. Лекарь и посоветовал ему этот небольшой дом, хозяева которого переехали в Кумы и жили у моря на ренту от римского дома.

Маленький внутренний дворик с маленьким бассейном, несколько небольших комнат, обставленных просто, лишь для самого необходимого – такой дом обычно снимали небогатые жители провинций или Италии, приехавшие впервые в Рим. Его близкое расположение к Палатину, Капитолию, Цирку, Бычьему форуму, театру Марцелла с лихвой оправдывало скромность габаритов и обстановки.

Квинтиллиан сразу отпустил двух рабов, неотлучно живущих в этом доме и взимавших плату с постояльцев для своих хозяев. Нарцисс пошел прогуляться по многочисленным лавкам в аркадах Цирка и обещал вернуться через пару часов.

Оставшись вдвоем с Марцией, Квинтиллиан сорвал с себя накладные усы, бороду, одежду торговца. Оставшись только во всей красе своих мускулов, он подхватил на руки еще не успевшую раздеться Марцию и отнес в кубикул. И буря желания возникла мгновенно, такой неистовой силы, что, если бы она появилась в океане, то, создав гигантскую волну, смела бы все прибрежные города Внутреннего моря и погрузила бы их на дно, словно Атлантиду. И эти волны возникали снова и снова, и сыпались со стен старые, потрескавшиеся фрески с пальмами и птицами, и воздух в тесной комнате стал густым и туманным, а мраморная статуэтка многогрудой Артемиды, привезенная давним предком хозяина дома из Эфеса, упала и разбилась.

Намокшие от пота завитки волос Марции Квинтиллиан разглаживал и целовал, наблюдая, как она, с трудом переводя дыхание, улыбается ему всей радостью и счастьем огромного мира.

– Ты слышала о таком ученом, Демокрите, Марция? Он утверждал, что все вокруг состоит из невидимых частиц – атомов. И любую вещь можно бесконечно долго делить на мельчайшие составные части, пока не доберешься до этого самого атома. Его уже невозможно располовинить. А мне представляется, что для всего созданного богами мироздания мы, люди, как эти самые атомы. А мы с тобой – как один единый атом, вопреки всем законам, несправедливо разделенный. Когда мы вот так лежим с тобой, тесно прижавшись, я уже не знаю, где твоя рука или моя нога. Мы едины, слиты и в этом единении почти обожествлены!

– Не богохульствуй, Марк! – усмехнулась Марция. – Боги все слышат!

– Пусть слышат! – гордо произнес Квинтиллиан. – Мне всегда нравился бросивший вызов богам Прометей, в детстве я часто отождествлял себя с ним.

– Если уж ты вспомнил о легендах, то сейчас наши переплетенные тела несколько напоминают Гериона, ты не находишь? Ха-ха!

– Люблю тебя, моя веселая, озорная Марция!

– Скажи-ка мне, преторианец, откуда ты знаешь философию Демокрита? А? Ха-ха! Уж не чтением ли философов занята наша храбрая гвардия в часы досуга? Сложив оружие, чинно сев в круг, вы обсуждаете атомы. Ха-ха!

– Ну, не в кругу сидя, конечно, но почти так все и было. Валериан Гемелл, друг Пертинакса, как-то остановился в нашей караульне во дворце слегка подвыпивши и решил немного подтянуть нас в греческой философии. Ну, интересно, честно говоря!

– Да, Валериан мастер на всякие умные речи.

– Совсем скоро, Марция, мы навсегда станем одним целым! Ты даже представить себе не можешь, как скоро! И нам не нужно будет встречаться тайком.

– О чем ты говоришь, Марк?

– Я не могу тебе сказать сейчас. Прости, любимая! Это не только моя тайна. Но знай: недолго нам тосковать друг по другу.

Марция смотрела на Квинтиллиана с нежностью. Она знала, что он не будет говорить пустых вещей и давать ложных обещаний. Ее трибун был мужчиной без изъяна и на его слова можно рассчитывать больше, чем на милость олимпийских богов. Но постепенно в поток любовных мыслей закралась другая беспокойная мысль. Что-то готовится в Риме. Марк Квинтиллиан собирается стать ее мужем, значит, он рассчитывает на какие-то неожиданные чрезвычайные обстоятельства, происшествия. Смерть Эклекта? Принуждение Эклекта к разводу? Но кто это может принудить смотрителя императорского дворца или приказать убить его? Только новый император, так как Пертинакс доволен ее мужем. Новый император! Вот оно что! Заговор! Конечно, Марция не собиралась ничего никому говорить, но ей стало страшно. Внезапные события, резкие перемены очень опасны. А что, если во время заговора случайно убьют и ее? Или она потеряет свое место во дворце? Квинтиллиан обещает, что они станут единым целым? Но как, оставив Палатин? Стать просто замужней матроной, отказаться от жизни в самом сердце великой Римской империи? Уж не думает ли Квинтиллиан, убив Пертинакса, сам сесть на трон? Это невозможно.

И вдруг Марция поняла, что своими мыслями предает любовь к Квинтиллиану. Одобрил бы этот холодный расчет Христос? Нет, тысячу раз нет! Христос олицетворял всепоглощающую любовь! Зрачки Марции расширились, она смотрела на преторианца в упор, и сердце ее онемело от страха. Он рискует ради нее всем – и карьерой и жизнью, и не остановится никогда, чтобы только быть вместе с ней. Слеза скатилась по ее щеке, потом еще одна и еще.

– Ты плачешь, почему? – спросил Квинтиллиан.

– Я очень люблю тебя! – ответила Марция.

Глава семнадцатая

Улицы холма Квиринал были заполнены народом. Группа преторианцев в доспехах и при оружии шла и громко кричала: «Император Квинт Фалькон!» Богатые патриции, главные обитатели Квиринала, высылали своих людей – клиентов и рабов, – чтобы узнать, что происходит. Узнав, они сами, изумленные, не верящие в происходящее, выходили на улицу. Впрочем, многие, шокированные, вскоре возвращались обратно. Патриции не понимали, чего им ждать в будущем. Все знали, что император Пертинакс уехал вчера в Остию, а уже сегодня преторианцы кличут новым императором консула Фалькона, и более того, сам консул в их рядах! Старые патриции понимали, что не стоит заранее беспокоиться – преторианцев лишь небольшая группа и их сумасбродство вряд ли кто-то поддержит. Однако немногочисленные противники Пертинакса, те, что во всем угождали Коммоду, ликовали и даже присоединились к шествию.

Простой