– Идея французов состояла в приобщении к цевенским обрядам. Мы должны были стать колдунами, чтобы шагнуть за грань сознания. По мнению Садко, настал момент великого перехода.

Диана готова была проглотить безумное объяснение. В каком-то смысле оно выглядело самым правдоподобным. Но логика событий все еще ускользала от нее.

– Как вы могли рассчитывать, что арестованные шаманы посвятят вас в свои тайны? – спросила она.

– У нас был посредник.

– Кто?

– Евгений Талих.

Диана нервно расхохоталась:

– Талих? Человек, которого вы бросили в лагерь и братьев которого убили?

Мавриский сделал еще один шаг и оказался в нескольких сантиметрах от Дианы: она могла во всех деталях разглядеть его орлиное лицо.

– Вы правы. – неожиданно мирно согласился он. – Мерзавец никогда не стал бы даже разговаривать с нами. Пришлось использовать другой метод.

– Какой метод?

– Мягкий.

– Эта роль отводилась Садко.

– Что за бред вы несете? Как Садко мог смягчить Талиха?

Мавриский вздернул брови – он выглядел искренне удивленным.

– Я не сообщил вам пикантную деталь, – хмыкнул он.

– КАКУЮ ДЕТАЛЬ?! – выкрикнула Диана. Ее ярость сражалась с холодным спокойствием, рассудок – с безумием.

– Садко – женщина.

– Же… женщина? – повторила Диана.

Справа от нее раздались шаги. Диана обернулась, вглядываясь в остававшееся в тени пространство. Все время, что длилось их приключение, она была сильной, умной и хладнокровной, но в это мгновение снова стала сутулой, неловкой, застенчивой девушкой.

– Мама? – спросила она, обращаясь к выходившему на свет человеку.

Никогда еще она не казалась ей такой красивой.

Сибилла была в теплом белом комбинезоне дорогой итальянской марки, как всегда элегантная и безупречная во всем… кроме лица. Светлые волосы под красной шапочкой выглядели почти белыми, даже бесцветными, лишенными жизни. Ясные светло-голубые глаза напоминали ледяные шарики. Диана не нашлась, что сказать, и повторила:

– Что ты здесь делаешь, мама?

Сибилла Тиберж улыбнулась:

– Это главная история моей жизни, дорогая. Диана заметила, что мать, как и двое других, вооружена пистолетом, и узнала модель – это был «глок», из такого же она стреляла в Фонде Брюнера. Эта деталь странным образом придала ей сил.

– Рассказывай, – приказала она. – Мы заслуживаем правды.

– Неужели?

– Да. По той простой причине, что добрались сюда, чтобы выслушать ее.

Ответом на эти слова стала еще одна улыбка – привычный равнодушный оскал, который с юности так ненавидела Диана.

– Ты права, но боюсь, рассказ окажется слишком долгим…

Диана обвела взглядом зал: цепи, саркофаги, хирургический стол.

– У нас впереди вся ночь, так ведь? Думаю, ваш опыт начнется только на рассвете.

Сибилла кивнула. Русский и чех подошли к ней и встали рядом. В помещении было так холодно, что пар дыхания мгновенно оседал в воздухе мелкими кристалликами. Коричневая ушанка и белая шапочка заиндевели. Застывшие как изваяния рядом с матерью мужчины показались Диане устрашающе совершенными, но больше всего ее поразило обожание в глазах палачей.

– Мне кажется, ты не понимаешь, что в моей судьбе всегда было главным, не знаешь, что вело меня по жизни.

– Откуда такая уверенность?

Сибилла бросила отстраненный взгляд на Джованни и снова взглянула в глаза дочери.

– По той простой причине, что тебе ничего не известно об эпохе моей молодости. Ваше поколение – пустая порода, сухая лоза. Вы не мечтаете, не питаете надежд и даже ни о чем не сожалеете. Ни о чем.

– С чего ты это взяла?

Сибилла как будто не услышала вопроса дочери.

– Вы живете в эпоху потребления и золоченого материализма. Вас если что и волнует, так только вы сами. – Она вздохнула. – Возможно, это наша вина – мы были слишком пылкими, страстными, восторженными… на вашу долю ничего не осталось.

Диана почувствовала, как в ней пробуждается привычный гнев:

– О какой мечте ты говоришь?

Сибилла ответила удивленным молчанием, как будто пыталась оценить всю меру невежества дочери, а потом произнесла с пафосом в голосе:

– О революции. О революции, кладущей конец социальному неравенству. О власти пролетариата. О богатствах, которые революция отдает в руки тех, кто их производит, уничтожая эксплуатацию человека человеком!

Диана была потрясена. Так значит, подоплека всего этого дела, разгадка кошмара заключается в слове из пяти слогов. Раздражение в голосе ее матери усилилось:

– Да, детка, революция! Она была не бесплотной иллюзией, а вполне материальной яростью. Революция могла разрушить политическую систему, державшую в подчинении страны и подавлявшую дух народа. Мы могли освободить человека из его социальной и интеллектуальной темницы. Построить справедливый, благородный, мыслящий трезво и ясно мир. Кто осмелится утверждать, что это была не самая великая и не самая чудесная мечта на свете?

Диана не верила своим ушам: сейчас с ней говорила не буржуазка с бульвара Сюше. Такую Сибиллу она не знала. Мать никогда не рассуждала при ней ни о коммунизме, ни даже о политике. Но теперь это неважно. Сейчас она узнает историю жизни этой женщины и все поймет.

– В шестьдесят седьмом мне исполнился двадцать один год. Я писала работу для получения лицензиатскои степени на психфаке Нантерского университета и была обычной мещаночкой, правда, душой и телом преданной идеалам своего времени. Больше всего меня тогда интересовали коммунизм и экспериментальная психология. Я одинаково пылко мечтала отправиться в Москву, на родину победившего социализма, и в американский университет Беркли, где химики пытались проникнуть в тайны неизученных зон человеческого мозга, используя ЛСД и медитацию.

Героя моего романа звали Филипп Тома. Он был одним из самых прославленных ученых-психологов Нантерского университета… и видной фигурой в компартии. Я ходила на все его лекции. Он казался мне потрясающим, загадочным, недоступным…

Потом я узнала, что Филиппу нужны испытуемые для проведения тестов в психологической лаборатории больницы в Вильжюифе, и стала волонтеркой. Тома изучал подсознание и возникновение у человека паранормальных способностей. Он проводил серию парапсихологических опытов по образцу американских, и я уже в шестьдесят восьмом начала регулярно бывать в Вильжюифе. Меня ждало разочарование: тесты были скучными – приходилось в основном угадывать карточные масти, а сам Тома никогда в этой лаборатории не появлялся.