дело нацистов. Забастовкой руководили из Берлина.

— Забастовкой боливийцев?

— Разумеется! У нескольких рабочих нашли автографы Гитлера, у других — оружие, которое было доставлено германскими подводными лодками. Они хотели сорвать добычу олова, ведь это стратегический материал, сами понимаете.

— О да, из него делают фольгу для сигарет.

Четыре авторучки забегали по бумаге.

— У них обнаружили немецкие шифры. Между армией и штурмовиками-шахтерами завязалось ожесточенное сражение. Компания встала на защиту демократии.

— На них были коричневые рубашки?

— Именно… И они шли в бой с криками: «Хайль Гитлер! Долой демократическое правительство!» За рудники разгорелась ожесточенная битва.

— И при этом всего тридцать убитых? Удивительно. И ни одного убитого или раненого солдата?

— Трудно назвать точную цифру. Вы же знаете, что нацисты прячут трупы. А теперь — извините. Мы с большим удовольствием сообщим вам уточненные данные на Уолл-стрите.

— Можно повидать сеньора Омонте?

— Это невозможно. Он очень добр, очень обходителен, но очень устал. Он такой впечатлительный. В другой раз. Очень приятно, до свидания.

Лифт плавно ползет вверх.

— Как мы их, коллега?

— Здорово!

И вот они уже в апартаментах сеньора Омонте. Мягкий, неяркий свет от плафона и дрожащие, прыгающие блики от огня в камине освещают солидную мебель.

Опираясь на слугу, появляется миллионер. На нем — теплые фетровые сапоги, пиджак из толстой шерсти и фланелевые брюки.

Не ответив на приветствие своих советников, он садится к камину.

— Нет, плед не нужен…

Ставит ноги на низкую скамеечку.

— Что там?.. Опять морока.

— Они вели себя по-джентльменски…

— Кто они?

— Правители Боливии. Обещали дать примерный урок и выполнили обещание.

— Посмотрим, сколько они за это запросят… Каждый хочет стать президентом, ха-ха… (Кашляет.) Плохо они сработали. Очень много убитых.

— По официальным данным — только девятнадцать.

— А эта кретинка… Итак, пятьсот тысяч долларов за право по-прежнему ставить на визитных карточках мою фамилию… Не дурно. Это мысль! Что вы там бормочете? Шепчетесь?

Омонте ворочает челюстями, шамкает, будто что-то жует, и неотрывно. смотрит на пламя.

— Никак нет, сеньор.

— Это мысль… Полмиллиона долларов. Король Альфонс всегда меня высоко ценил. Но это ничтожество, она-то что обо мне думает? Все липнут ко мне, норовят ограбить. А тут еще газетчики… Все шпионят за мной. Вы тоже, наверное.

— Помилуйте, сеньор, сами заинтересованные лица все выбалтывают газетам.

— Я трачу деньги… Итак, девятнадцать долларов за девятнадцать убитых? Нет! Полмиллиона да полмиллиона — целый миллион! Моему сыну это никогда ничего не стоило… Пошли вон отсюда!

— Не убивайтесь так, сеньор, успокойтесь, пожалуйста, не нервничайте.

— Я в порядке. Я еще могу любому вправить мозги.

Советники и слуга переглядываются. Поправляют плед. Омонте успокаивается. «Может быть, начать теперь?» — «Да, теперь».

— Сеньор, есть одно дело, не терпящее отлагательства, необходимо ваше распоряжение, — говорит адвокат.

Усталыми слезящимися глазами Омонте смотрит на своего мучителя.

— Сеньор… Сеньорита Жоржетта тоже требует…

— Кто?

— Сеньорита Жоржетта… Нам нужны некоторые данные, чтобы оградить вас… Другого выхода нет…

— Что значит, нет другого выхода? Что она хочет?

— Ежемесячно тысячу долларов.

— Пятьсот тысяч, тысячу раз тысяча… Кажется, она приходила… тогда… приходила… Никаких записок не было, да — не было… Я ей подарил, вы купили, пальто… Это вы?

— Нет, это не я, сеньор.

— Значит, вы… Ах, да — вы…

Советники переглядываются.

— Будем судиться! Судиться!.. Опротестуйте иск. Я никому ничего не должен. Я не позволю себя грабить. Никому!.. Ничего!..

Его душит кашель. Все трое стоят и смотрят. Один играет связкой ключей в кармане, другой перебирает пальцами, заложив руки за спину. Слуга стоит навытяжку, стараясь подавить зевоту.

Вдруг Омонте движением ноги отбрасывает плед, наклоняется вперед и хрипло кричит:

— Вон, вон отсюда, бездельники! Не хочу никого видеть!

Они бесшумно пятятся по мягкому ковру, кланяются, не сводя глаз с лица старика, на котором играют отблески языков пламени, и оставляют его одного.

Невозможно, нет, просто невозможно побыть одному. Всюду его подстерегали фотокамеры, а штурмовики-газетчики нацеливали на него свои отточенные карандаши. Стоило ему где-нибудь появиться, как его сразу окружали какие-то праздные рожи: на переднем плане — белые, странно размытые, на заднем — краснокожие. Белые уроды напяливали на голову пестро размалеванные дьявольские маски и бешено плясали вокруг него, а индейцы колотили в барабан упрямо и монотонно, и это напоминало ему тягостные споры с правительством о налогах или о зарплате. Разве он не прорычал им: «Ничего не хочу знать! Вон, бездельники!»

Хотя он их и прогнал, бездельники должны были возвратиться, чтобы прислуживать ему. Впрочем, они не могли уберечь его от огорчений, оградить от докучливой шумихи. Будучи олицетворением всемирной оловянной компании, сеньор Омонте не мог не вызывать шума и тарарама, словно он волочил за собой целую связку пустых консервных банок, которые гремели при малейшем его движении.

Например, шум поднялся тогда, когда Милагрос, помирившись с Арнольдо за полмиллиона долларов, задумала округлить сумму до миллиона и пошла на прямой грабеж, называемый компенсацией за неверность. Адюльтер был совершен втайне, по вся пресса Соединенных Штатов обсуждала его в мельчайших подробностях.

Милагрос была еще хороша собой, носила дорогие меха, нейлоновые чулки и такие драгоценности, что адвокаты знаменитой нью-йоркской конторы на углу Тридцать четвертой улицы готовы были пойти на большие издержки, понимая, что они выгодно помещают свой капитал. Они оплатили частных детективов и сутенеров, специалистов по таким делам. Сутенерам удалось подкупить слуг, грумов и подставную лошадку, брюнетку-манекенщицу, с которой Арнольдо должен был быть накрыт за прелюбодеянием.

В один прекрасный момент вспышки магния осветили спальню отеля и высветили полуголого дона Арнольдо в недвусмысленной позе и валящуюся навзничь манекенщицу с обнаженной грудью.

Своей элегантностью и самоуверенностью Милагрос затмила братца Фелипе, и ее фотографии — сидя и стоя — публиковались теперь в газетах миллионными тиражами.

Репортеры, беря интервью, не спускали глаз с ее ножек, и все репортажи свидетельствовали против сына миллионера.

— Да, он очень безобразен, и тем не менее именно он оставил меня.

— Подумайте, какое вероломство со стороны этого хама!

— Справедливость требует, чтобы он заплатил мне за причиненное огорчение…

— Разумеется! Позвольте сделать снимок, мадам. Вот так… юбку чуть повыше. Публика любит читать, когда видит хорошенькие ножки.

Урод Арнольдо, будучи боливийским послом в Италии, попытался было укрыться под сенью закона о дипломатической неприкосновенности. «Дипломат в Риме с постоянным местопребыванием в Палм-Бич!» — вопили газетчики и адвокаты. Суд высшей инстанции Манхеттена приговорил его к уплате пятисот тысяч долларов плюс судебные издержки.

Сеньору Омонте хотелось прожить жизнь свободным от нужды и свободным от страха, но едва он делал шаг, как раздавался сигнал тревоги, предупреждающий о новом вымогательстве.