— Колдовство.

— Ты же не веришь в колдовство, забыл? Легко было так говорить, пока не увидел своими глазами.

Грибов мотнул головой, прислушиваясь к мыслям, к теням.

— Так почему ты последняя в галерее? Детей нет?

— И не будет. Тёща твоя постаралась. Отомстила, знаешь ли. Рассказать?

— Тянешь время, да? Супруг твой ушёл куда-то. Ты одна. Ждешь, когда он вернётся и вступится? Он, наверное, будет бесстрашен и отчаянный. Я помню ощущения от зелья… это… состояние. Всё ради любви.

— Знаешь, что мне нужно было? — спросила Оксана. — Всего лишь две вещи. Чтобы никто не лез в мою жизнь. И чтобы у меня были нужные ингредиенты для зелья. Оно, знаешь ли, не вечно действует. Выходит из организма. Нужно подкреплять. Я не просила многого. Мне нужен был всего лишь подходящий суженый, с авторитетом и при деньгах. Крыгин идеальный вариант, согласись. И ещё мне нужна была кровь ведьм.

— Что, прости?

— Для зелья. Ведьмина кровь. Желательно свежая, не застоявшаяся. Я сюда, в Шишково, припёрлась, как дура, именно потому, что меня мама учила — в посёлках ведьм много. Кто-то знает о своём даре, кто-то не догадывается. Парочку можно отловить, ну и при нужной сноровке, если подготовить всё хорошенько, можно их кровь долго использовать. Несколько лет.

В висках у Грибова болезненно кольнуло. Он моргнул — и в мгновение темноты перед глазами увидел ту девушку в снегу, окровавленную, ещё живую. Одну из ведьм.

— Ты их убивала?

— Во-первых, не я, — ответила Оксана, аккуратно снимая полотенце с влажных волос. — Во-вторых, зачем же убивать. Я говорю — можно использовать несколько лет. Сажаешь молоденькую ведьмочку на цепь в подвале, кормишь её, поишь, все дела. Другой разговор, что не все ведьмы годились. У кого-то кровь была слабая, жиденькая, никакого толку. Помню, девчонку двадцатилетнюю выжали досуха, литра четыре, а силы хватило на два месяца. А у одной старушки достаточно было рюмочку нацедить — на целый квартал хватало. Жаль, подохла от стресса… Всего-то мне это и надо было — ведьмы и любовь. Крыгина нашла, думала и с ведьмами разберусь, а тут твоя Зоя Эльдаровна объявилась. Древний заговор, все дела. Крыгин любил её без памяти, как родную. Тут уж мне не по силам было перебить сразу. Пришлось затаиться, выжидать…

— И вы заключили договор.

— Ага. Пакт о ненападении. Ну, знаешь, когда патовая ситуация и оба отступают. Потом я Зою подсадила на крючок — заставила ловить мне ведьмочек. А она в ответ подсадила на крючок меня — лишила потомства. Был у неё какой-то фокус, мол, пока живая будет, может мне вернуть способность рожать. Чтобы я её, значит, не укокошила раньше времени. Ну а что было потом сам знаешь. Не удержалась. Попросила нашего общего друга, сутулого. Думаю, Надя посговорчивей будет. Пусть они там с Крыгиным свой древний заговор продолжают, а мне зато никто больше ставить палки в колёса не будет. Кроме тебя, наверное… — Оксана вздохнула, уронила полотенце на пол.

Следом незаметно упал халат, и Грибов понял, что Оксана стоит перед ним совершенно и постыдно голая. Её кожа блестела от влаги. Маленькие груди с тёмно-бордовыми сосками торчали в разные стороны. От гладко выбритого лобка вверх тянулся кривой шрам, обрывающийся чуть выше пупка. Оксана была некрасивая, и тело её тоже было некрасивое, непропорциональное.

— Я бы придушила тебя сразу же. Схватила бы за горло, села бы сверху и душила бы, душила, пока у тебя не посинели бы щеки и не вывалился бы язык, — Оксана заговорила негромко и монотонно, водя длинными пальцами по своим выступающим рёбрам, по животу, по груди, шее. Ладони опустились на шрам, и Грибов вдруг увидел, как белая неровная полоска наливается густой краснотой, кожа начинает лопаться и расходиться в стороны. — А потом знаешь, что бы я сделала? Я выдавила бы тебе глаза. О, это моё любимое. Погружаешь пальцы в глазницы и давишь. Глаза вкатываются внутрь, мышцы рвутся, кровь течет, а потом — бульк — как будто уронил яйцо в воду. Глаза проваливаются внутрь черепной коробки. Мне всегда было интересно, видит ли человек ими собственный мозг. Хотя бы какое-то мгновение.

Она погрузила пальцы в шрам и резким движением разорвала на себе кожу от пупка до шеи. Брызнула кровь, но не красная, а сливового цвета с яркими жёлтыми крапинками. Грибов отшатнулся в ужасе, чувствуя подкатывающую тошноту. А Оксана продолжала рвать кожу, сдирать с себя лоскуты, разбрасывать их, окровавленные, по комнате. Под этой её кожей обнаружилась другая — морщинистая, старая, изношенная. Это была кожа глубокой старухи.

— Бессмертие, помнишь? — спросила Оксана с усмешкой. Её молодое лицо не подходило этому новому телу. Ладони размазывали кровь по набрякшей груди, складкам на животе, по торчащим угловатым бёдрам. — Бессмертие просто так не даётся. Вон оно я, в первой ипостаси, на первом же портрете. Где-то там, по десятками слоёв постаревшей плоти. Могу разодрать дальше, если хочешь. Углубимся в прошлое, выудим ведьмину силу из самого нутра.

Она заговаривала зубы. Отвлекала. Это Грибов понял слишком поздно.

Оксана неожиданно резко прыгнула к столу. Перехватила кисть Грибова, болезненно, до хруста, вывернула. Сил в этом монстре оказалось много. Грибов вскрикнул и разжал пальцы — нож с глухим стуком упал на ковер. Второй рукой Оксана наотмашь ударила Грибова по лицу, раздирая ногтями кожу. Зубы клацнули, Грибов почувствовал на губах кровь. Следующий удар повалил его на пол. Ноги подкосились. Оксана прыгнула сверху, била, била, не останавливаясь. От неё пахло кровью, гнилью, грязью. Перед глазами заметались тени.

— Ну вот так люди и умирают, — говорила Оксана, нанося один удар за другим. Что-то хрустнуло в районе рёбер. Сразу стало трудно дышать. — Знаешь, я не любительница насилия. Я вообще интроверт. Лишь бы меня никто не трогал. Надеюсь, мы быстро закончим со всем, и будем жить долго и счастливо.

БАМ!

—… найдём Наде нового мужика, нормального. Чтоб по дому помогал, любил её без всякого зелья.

БАМ!

—… а там, глядишь, сутулого заменит. Будет с моим Крыгиным мотаться, ведьм искать.

Её влажные волосы хлестали Грибова по лицу. Он всё же умудрился перехватить одну её руку. Второй рукой ударил куда-то в область груди, погрузился кулаком во влажное, склизкое.

—… я же говорю, выдавлю глаза! — пропыхтела Оксана (хотя, как она, к чёрту, Оксана? Монстр!). — Смотри на меня, Грибов! Смотри и умирай!

Она потянула руки к его глазам, а Грибов, не понимая, что делает, на каком-то инстинктивном уровне, что есть силы вцепился зубами в тонкие Оксанины пальцы. Хрустнуло под зубами кольцо.

Из глаз Грибова хлынула темнота, забытые голоса рванулись наружу.

Дай нам поймать её!

Не отпускай!

Не упустить!

Давай же, ну!

Оксана завопила.

— Твою мать! Твою мать! Твоютвоютвою!

Она отпустила Грибова, бешено размахивая руками, упала на пол, закрутилась волчком, оставляя кровавые и блестящие следы на паркете.