— А я не могу спать, потому что не могу представить, какой будет моя комната там, — объяснила Лилли.

Я рассказал ей об испанке 1918 года, но это ее не заинтересовало.

— Я очень беспокоюсь, — призналась Лилли. — Я беспокоюсь о насилии.

— О каком насилии? — спросил я у нее.

— В отеле Фрейда, — ответила она. — Там будет насилие.

— Почему, Лилли? — спросил я ее.

— Секс и насилие, — ответила Лилли.

— Ты имеешь в виду шлюх? — спросил я ее.

— Я имею в виду обстановку вокруг них, — сказала Лилли, аккуратно присаживаясь на привинченный стул и слегка раскачиваясь на нем; ее ноги, конечно, до пола не доставали.

— Обстановку вокруг шлюх? — спросил я.

— Обстановку секса и насилия, — сказала Лилли. — Все это именно так выглядит с моей точки зрения. Весь этот город, — сказала она. — Посмотри на Рудольфа — убил свою подружку, потом себя.

— Это было в прошлом столетии, Лилли, — напомнил я ей.

— А тот мужик, который оттрахал эту женщину четыреста шестьдесят четыре раза, — сказала Лилли.

— Шницлер, — сказал я. — Тоже почти сто лет назад, Лилли.

— А теперь, возможно, еще хуже, — сказала Лилли. — В большинстве случаев.

Это, должно быть, Фрэнк наговорил ей такое, подумал я.

— И испанка, — сказала Лилли, — и войны. И венгры, — сказала она.

— Революция? — спросил я ее. — Это было в прошлом году, Лилли.[22]

— А все эти изнасилования в русском секторе, — сказала Лилли. — Фрэнни опять изнасилуют. Или меня, — добавила она, — если меня поймает кто-нибудь достаточно маленький.

— Оккупация закончилась, — сказал я ей.[23]

— Климат насилия, — повторила Лилли. — И вся эта подавленная сексуальность…

— Это другой Фрейд, Лилли, — сказал я.

— А что будет делать медведь? — спросила Лилли. — Отель со шлюхами, медведем и шпионами.

— Никаких шпионов, Лилли, — сказал я. Я знал, что она имеет в виду людей из «Восточно-западного обозрения». — Думаю, это просто интеллектуалы, — сказал я ей, но это, похоже, ее не успокоило, она покачала головой.

— Ненавижу насилие, — сказала Лилли. — А Вена провоняла им, — сказала она; казалось, что она изучила туристическую карту и нашла углы, в которых ошиваются «банды» Младшего Джонса. — Все это место просто вопит от насилия, — сказала Лилли. — Оно прямо-таки излучает его. — Казалось, она смакует эти слова: провоняла, вопит, излучает. — Вся эта идея переезжать туда просто дрожит от насилия, — сказала Лилли и вздрогнула. Ее худенькие коленки прижались к сиденью, худенькие ножки раскачивались взад и вперед, яростно вентилируя пол. Ей было всего лишь одиннадцать, и меня поразило, где она нахваталась всех этих слов, которые использует, и почему ее воображение кажется намного более взрослым, чем она сама. Почему все женщины в нашей семье либо мудрые, как мать, либо «давно» шестнадцатилетние, как сказал Младший Джонс о Фрэнни, либо, как Лилли, маленькие и мягкие, но не по годам проницательные? Почему им достался весь ум? Я удивлялся, думая о матери и отце; хотя им обоим было по тридцать семь, отец казался мне на десять лет моложе и «на десять лет глупее», как сказала бы Фрэнни. А кто такой я? Я об этом задумывался, потому что Лилли и Фрэнни заставляли меня чувствовать себя так, будто я навеки останусь пятнадцатилетним. И Эгг был незрелым в свои семь лет, он вел себя как пятилетний. А Фрэнк был Фрэнком: мышиный король, способный воскрешать мертвых собак, осваивать иностранные языки, использовать странности истории в личных целях; но я чувствовал, что, при всех своих способностях, во многих других отношениях Фрэнк остался на уровне лет четырех. Лилли сидела с опущенной головой, болтая ногами. — Мне нравится отель «Нью-Гэмпшир», — сказала Лилли. — Я в самом деле люблю его, я не хочу уезжать отсюда, — сказала она, и на глаза ее навернулись слезы.

Я обнял ее и взял на руки; я мог бы отжимать Лилли до окончания сезона. Я отнес ее в ее комнату.

— Думай об этом так, — сказал я ей. — Мы просто переезжаем в другой отель «Нью-Гэмпшир», Лилли. То же самое, только в другой стране.

Но Лилли плакала и плакала.

— Я лучше останусь с цирком по имени «Номер Фрица», — ревела она. — Я лучше останусь с ними, хотя и не знаю, что это такое.

Вскоре мы, конечно, узнали, что это такое. Слишком скоро. Было лето, мы еще не окончили паковаться. Еще до того, как мы заказали себе билеты на самолет, четырехфутовый, сорокаоднолетний Фредерик Вортер по кличке Фриц нанес нам визит. Надо было подписать какие-то бумаги, а часть труппы «Номера Фрица» захотела посмотреть на свой будущий дом.

Однажды утром, когда Эгг спал рядом с Грустецом, я выглянул из окна в Элиот-парк. Сначала я не заметил ничего странного; какие-то мужчины и женщины выгружались из автобуса «фольксваген». Они все были примерно одинакового роста. Мы все же еще были отелем, и я подумал, что это какие-то новые постояльцы. Затем я сообразил, что там было пять женщин и восемь мужчин, и все они спокойно поместились в одном «фольксвагене», а потом я узнал Фредерика Вортера по кличке Фриц и понял, что все они такого же, как и он, роста.

Макс Урик, который брился, глядя в свое окно четвертого этажа, вскрикнул и порезался.

— Чертов автобус, набитый карликами, — говорил он мне позже, — ты вовсе не ожидаешь увидеть такое, когда только что встал.

Невозможно предсказать, что бы сказала или сделала Ронда Рей, увидь она их, но она в это время была еще в постели. Фрэнни и моя штанга лежали нетронутыми в комнате Фрэнни; Фрэнк, дремал ли он, учил ли немецкий или читал про Вену, находился в своем собственном мире. Эгг спал вместе с Грустецом, а мать с отцом, к своему последующему смущению, развлекались в старом добром номере «ЗЕ».

Я побежал к Лилли в комнату, зная, что она захочет увидеть прибытие, по крайней мере, человеческой части «Номера Фрица», но Лилли уже проснулась и наблюдала за ними из окна; старомодная ночная рубашка, которую мать купила ей в комиссионном магазине, скрывала ее полностью; она прижимала к груди свою тряпичную куклу.

— Это маленький цирк, как и говорил мистер Вортер, — с восторгом прошептала Лилли.

Мы наблюдали, как в Элиот-парке карлики собрались вокруг автобуса; они потягивались и зевали, какой-то мужчина сделал стойку на руках, какая-то из женщин прошлась колесом. Один из них заскакал на четвереньках, как шимпанзе, но Фриц хлопнул в ладоши, возмущенный такой несерьезностью, и они собрались вместе, как совещающаяся на поле футбольная команда (с двумя лишними игроками), и в строгом порядке зашагали к дверям фойе.