litbaza книги онлайнПсихологияПуть к характеру - Дэвид Брукс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 69 70 71 72 73 74 75 76 77 ... 83
Перейти на страницу:

Джонсон лихорадочно работал почти до самой смерти. Между 68 и 72 годами он написал книгу Lives of the Poets («Жизнеописания поэтов») — 52 биографии, 378 тысяч слов. Он никогда не достиг ни того блаженного равновесия, которое пришло к Монтеню в зрелые годы, ни спокойствия и сдержанности, которыми восхищался в других. На протяжении всей жизни он временами испытывал отчаяние, депрессию, стыд, униженность и вину. В старости он отдал другу на хранение тяжелый замок — на случай, если сойдет с ума, начнет буйствовать и его понадобится запереть.

Тем не менее под конец жизни он, наравне с его другом и биографом Джеймсом Босуэллом, считался одним из лучших собеседников всех времен. Он был способен обстоятельно и остроумно высказаться почти на любую тему и почти по любому поводу. Это были не просто импровизации, но результат прожитой жизни и умственного труда.

Кроме того, он сформировал твердую жизненную позицию. Она проистекала из осознания постоянного присутствия эгоцентризма, сосредоточенности на себе и самообмана, но осознание это подпитывал его мятежный дух. Всю жизнь глубинный инстинкт призывал его бунтовать против авторитетов. Джонсон обратил этот мятежный дух против собственной природы — против зла внешнего и внутреннего.

Борьба с собой стала его дорогой к искуплению. Он выделил особый тип храбрости — храбрость быть честным (Монтень тоже об этом писал). Он верил, что сила литературы, если пользоваться ею с предельной нравственной искренностью, способна одолеть демонов. Истина помогла ему вырваться из кабалы. Как пишет Бейт, «Джонсон снова и снова обращается практически к каждой тревоге, к каждому страху, которые испытывает человек. Он берет это чувство и пристально его рассматривает — и львиная шкура падает, открывая, что под нею зачастую спрятан лишь осел, а то и вовсе деревянная рамка. Вот почему мы так часто смеемся, читая его рассуждения. Мы смеемся отчасти от простого облегчения».

Все в жизни было для Джонсона нравственной битвой, возможностью для совершенствования, обличения или раскаяния. Все, что он говорил, даже когда его слова вызывали хохот, служило совершенствованию. Стариком он вспоминал случай из своей юности, когда отец попросил его встать за книжный лоток на рыночной площади маленького городка Аттоксетер. Джонсон из чувства превосходства над отцом отказался. Уже в пожилом возрасте, терзаемый чувством стыда, он специально поехал в Аттоксетер и постоял там на месте, где когда-то был отцовский книжный лоток. Позднее он вспоминал:

Причиной того отказа была гордыня, и воспоминания об этом терзали меня. Несколько лет назад я пожелал искупить свой проступок. Я поехал в Аттоксетер в ненастный день и долго стоял под дождем без шляпы. Я стоял в раскаянии и надеюсь, что искупил тем свою вину.

Джонсон так и не победил все недостатки, но он собрал себя по частям и сложил из них более цельную натуру, чем можно было бы ожидать, памятуя о его внутреннем расколе. Как писал в 2012 году Адам Гопник в журнале The New Yorker, «он сам был своим китом, и он добыл себя».

Когда Джонсону было семьдесят пять, он почувствовал приближение смерти. Он сильно боялся адских мук и на своих карманных часах сделал надпись «Грядет нощь», чтобы напоминать себе не совершать грехов, которые обрекут его на вечные муки. Тем не менее он постоянно об этом думал. Босуэлл вспоминал его разговор с другом:

Джонсон (угрюмо). Боюсь, что я один из тех, кто обречен.

Доктор Адамс. Что вы хотите этим сказать?

Джонсон (громко и с жаром). Обречен попасть в ад, сэр, на вечные муки.

В последнюю неделю его жизни врач сказал Джонсону, что ему осталось недолго. Джонсон попросил не давать ему больше опиума, потому что не хотел предстать перед Богом «в состоянии отупения». Когда врач сделал ему надрезы на ногах, чтобы снять отеки, Джонсон воскликнул: «Глубже, глубже; я хочу продлить жизнь, а вы боитесь причинить мне боль, которая мне безразлична», а позже раздобыл ножницы и сам втыкал их себе в ноги. Его последние слова созвучны всей его жизни: «Пусть меня покорят; я не сдамся».

Джонсон и сегодня служит примером гуманистической мудрости. Его разнообразные качества объединились в талант — способность воспринимать и судить мир, способность в равной степени эмоциональную и интеллектуальную. Его творчество, особенно позднее, трудно классифицировать. В журналистике он поднялся до уровня литературы, в биографиях затрагивал вопросы этики, в богословских сочинениях в изобилии давал практические советы. Он стал универсалом.

В основе этого лежала его огромная способность к сочувствию. Жизнь Сэмюэла Джонсона началась с физических страданий. В юности он был изгоем, изуродованным судьбой, но благодаря упорному труду ему удалось превратить свои недостатки в преимущества. Для человека, который постоянно упрекал себя в лености, он был необычайно работоспособным.

Он сражался, в буквальном смысле сражался с вопросами по-настоящему важными, составлявшими суть его бытия. «Бороться с трудностями и преодолевать их — величайшее человеческое счастье, — писал он в одном эссе. — Следующее за ним — это бороться и заслуживать победу; но тот, чья жизнь прошла без внутренней борьбы и кто не может похвастаться в ней ни победой, ни заслугами, не может называть свое существование иначе как бессмысленным».

На эту борьбу его сподвигала безукоризненная честность. Джон Раскин, писатель викторианской эпохи, отмечал: «Чем больше я об этом думаю, тем более глубоко отпечатывается в моем сознании этот вывод: что величайшее деяние человеческой души в этом мире есть видеть нечто и простыми словами описывать увиденное. На сотни тех, кто умеет говорить, приходится один, кто может думать; но на тысячи тех, кто может думать, приходится лишь один, кто может видеть».

Своим талантом к написанию эпиграмм и метким наблюдениям Джонсон обязан еще и чрезвычайной восприимчивости к окружающему миру. Этот талант подпитывался скептическим отношением к самому себе — способностью сомневаться в своих мотивах, разгадывать самообман, смеяться над собственным тщеславием и понимать, что он так же глуп, как и все остальные.

Смерть Джонсона оплакивала вся страна. Точнее всего описывает его достижения и пустоту, оставшуюся после него, известное высказывание Уильяма Герарда Гамильтона: «После него осталась брешь, которую не только ничто не заполняет, но ничто и не пытается заполнить. Джонсона больше нет. Удовольствуемся же лучшим из того, что нам осталось. Нет больше никого; ни о ком нельзя сказать, что он напоминает Джонсона».

Глава 10. Большое «я»

В январе 1969 года на третьем Супербоуле[64] сошлись два великих квотербека[65] американского футбола. И Джонни Юнайтес, и Джо Намат выросли в металлургических городах на западе штата Пенсильвания, но с разницей в десять лет и в разных нравственных культурах.

1 ... 69 70 71 72 73 74 75 76 77 ... 83
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?