Папа пожал плечами:

— Бог, конечно. Впрочем, кто знает? — После чего опустил ложку в тарелку, помешал суп и пробормотал молитву.

— А он видит Бога? — спросил Мартин. В сердце у него трепетала надежда, что кантор и, возможно, папа тоже видели ту бороду в океане, и теперь он сможет сказать, что и он ее видел, плавающую там, и тогда его секрет уже перестанет быть секретом, его смоет, и он каким-нибудь образом унесет с собой все другие его тайны и секреты.

— А где Бен? — спросил папа. Он так и не успел донести ложку до рта.

Мама немедленно вышла из кухни.

— Что случилось? Где Бен?

Она с тревогой посмотрела на Мартина, и у того открылся рот и он покраснел.

— Не знаю. Я ему ничего не сделал, — ответил он.

— Бен? — позвала мама, быстро прошла в спальню и заглянула туда. — Бен!

Папа смотрел на нее, так и держа ложку, с которой капало, на полпути ко рту.

— Да оставь ты это ради Бога, — раздраженно сказал он. Но в его голосе тоже звучала тревога, и Мартин тоже забеспокоился, а не сделал ли он что-то Бену, о чем успел забыть.

— Что ты хочешь сказать? — недовольно спросила мама. — Его здесь нет! — Она бросилась в ванную. Дверь была заперта изнутри. — Бен? Бен! — Она в страхе требовала ответа, и Мартин с ужасом понял, какой потерей может обернуться пропажа Бена.

Послышался щелчок замка, дверь отворилась. Бен вышел. Волосы мокрые, только что причесанные. Синий галстук по-прежнему на месте, хотя папа свой уже снял. Мартин заметил выражение обиды на лице брата, и то, что он по-прежнему не смотрит в его сторону, и что он плакал из-за мамы, как и следует хорошему сыну.

— Ну вот! — воскликнул папа. — Ну и о чем это ты плакал? — И он начал торопливо есть суп, ложку за ложкой.

— Я уж решила, с тобой что-то случилось, — полувопросительно сказала мама.

— Я просто был в ванной, — ответил Бен. Голос его звучал хрипло.

— А почему ты не сказал ей, что идешь в ванную? — спросил папа.

— Ну, ладно, ладно, — отозвалась мама.

Бен попытался улыбнуться и сел на свое место.

— Если не будешь говорить, куда идешь, — продолжал папа, — то недолго и в беду угодить. И погибнуть…

— Прекрати, — попросила мама, улыбаясь и злясь одновременно.

— Тебя может машина сбить. Сам знаешь, какое жуткое движение у нас в доме.

— Да прекратишь ты, в конце концов?! — крикнула мама, перестав улыбаться.

— Тут же полно грузовиков, — продолжал папа, не прекращая есть суп. — И всем следует спрашивать у нее разрешение, прежде чем отправляться в ванную. — Он поднял на нее глаза и покачал головой, готовый рассмеяться. — Это я тебе говорю, моя юная леди… — Тут он прервал себя усталым смешком и снова занялся супом.

Бен приладил на голову атласную кипу и со значительным выражением лица уставился на серебряное блюдо с фруктами, папа перестал есть.

— Boruch ahto adonai[58]… — монотонно забормотал Бен и, ни разу не запнувшись и не сдвинувшись с места, прочитал молитву до конца. Мама стояла в дверях и слушала, подавленная торжественностью его тона, сложив на груди руки и подняв голову и глядя в воздух над головой, где, Мартин знал это точно, плавали ее желания, пробужденные к жизни силой молитвы Бена и его безукоризненной памятью, которая не позволяла пропустить ни единого святого слова. Мартин прижал одно ухо к голове, притворившись, что у него там зачесалось, пока Бен непоколебимо добирался до конца молитвы. Только тогда папа возобновил еду, а Бен, не бросаясь поспешно прервать свой ужасный пост, аккуратно взял ложку и принялся мешать суп, и мешал его так долго, словно вообще не собирался есть, но все-таки в конце концов горестно принялся за еду. Мама приняла это за молчаливое разрешение сдвинуться с места и ушла в кухню, откуда тотчас же вернулась с тарелкой и уселась за стол напротив папы.

Руки у Мартина были все еще липкие от соленой морской воды, которой он вытирал ботинки, но он знал, что этого никто не видит, так что тихонько хлебал свой суп. Его нижняя челюсть едва возвышалась над краем миски. В комнате было тихо. Он всасывал суп с таким же тихим звуком, какой издавал папа, глотая очередную ложку. Сейчас он был занят очередным кусочком мацы. Край ложки должен был попасть точно в его середину, чтобы разделить надвое, иначе тот выскользнет, вылетит из миски, и он угодит рукой прямо в суп и расплескает его. Он наставил край ложки на шарик мацы, зная, что мать наблюдает за ним со своего конца стола. Крепко ухватив миску левой рукой, он начал нажимать на ложку. Клецка под нажимом начала выскальзывать в сторону.

— Мартин, — сказала мама, — дай я тебе…

Удивленный собственной резкой реакцией, он выкрикнул:

— Я сам могу!

Бен дернулся, словно его ударили ножом, но ничего не сказал. Папа поднял на секунду взгляд, но продолжил есть.

Мартин снова поднял ложку и еще раз прижал ее краем твердый шарик мацы, чуть сбоку от прежнего следа. Он знал, что папа и Бен теперь тоже за ним наблюдают, хотя они и не поднимали глаз. Лицо у него напряглось, застыло и покраснело, поднятый локоть дрожал от усилия, когда он начал жать на ложку, стараясь разломать клецку. А та снова начала выскальзывать, но он знал, что иной раз резкий и быстрый нажим прямо вниз может разделить шарик, прежде чем он вылетит из миски, хотя иногда он от этого просто летел, вертясь, на стол или на колени. Он помедлил, стараясь совладать с собственной гордостью, которая вполне может пострадать, если ему придется приниматься за это дело в третий раз, и уже был готов поднять ложку и попробовать снова, когда увидел, как рука матери протянулась к нему, чтобы забрать у него ложку.

Он изо всех сил, с яростью нажал на ложку, одновременно пустив в ход все свои способности отдавать тайные приказания, чтобы заставить клецку оставаться на месте и повиноваться, как она слушалась папу и Бена, и в тот же миг мамина ладонь ухватила его за руку. Клецка вылетела из миски, и его рука ударилась о ее край. Суп сперва показался ему теплым, но затем внезапно обжег ему ляжки, проникнув сквозь его лучшие твидовые брюки, и в ноздрях встревоженно забился дымный запах мокрой шерсти. Посреди общих криков он услышал вопль Бена — шарик мацы сбил одну из свечей, и она упала в бокал Бена, прямо в вино, и он уронил бокал, пытаясь его прикрыть. Скатерть окрасилась в кровавый цвет — ярко-красная рана зияла прямо в ее середине. Мартин подскакивал, колотил себя ладонями по обожженным ляжкам, пытаясь одновременно оттолкнуть от себя руки матери, потому что она хотела расстегнуть ему поясной ремень, чтобы стащить с него брюки.

— Ты сама виновата! Это все из-за тебя! — кричал он ей.

— Он обжегся! Да снимай же штаны! — кричала она.

Бен уже стоял рядом и дергал его за брюки, пытаясь их снять. Это унижение, еще одно ко всем прочим, привело его в ярость.