Она нудила, что надо постричься, потому что при таких родителях неприлично иметь такую прическу. Не подзывала к телефону его друзей: «Позвоните позже, он еще математику не сделал».

У него и так начался возраст, когда всего ломило и распирало, раздражала любая мелочь, а тут эта дура неотвязная. На самом деле дура. Неотступно и настырно следящая за каждым его шагом.

Мать, в свою очередь, тосковала ужасно. Плакала в разлуке. Звонила из дальних стран, спрашивала о жизни, глотая слезы. Он сделался угрюмым и нервным. Он умолял оставлять его одного, раз уж она не может не улетать. Слезно просил избавить его от наглой и никчемной чужой женщины-соглядатая.

– Но я же вообще тогда с ума сойду! – отказывалась она.

А ведь знала, что он вполне может о себе позаботиться, купить, сготовить, прибраться. Раньше доверяла. А теперь раскисла, как тряпка. Половая тряпка.

Все равно он ее любил. Очень-очень. На всю жизнь.

Только те, кого любишь, и могут причинить такую невыносимую боль.

Рахманову же не простил ничего. Ни того, что влез в их счастливую жизнь, ни того, что стал хозяином их радости, ни того, что не думал о других. Только о себе и своем устройстве в материальном мире. И уверен был, что все можно купить.

Нет! За деньги можно все разрушить, растоптать. Любовь от денег вянет и засыпает, если не дохнет совсем.

Жизнь почти утратила краски. Раньше они с мамой работали вместе, мечтали. Теперь ни работы не было, ни мечтать было не о чем. Хотелось повидать дальние страны, но нужно было ждать до восемнадцати лет, пока иссякнет отцовство молящегося где-то за них папаши.

Рахманов уже нашел подходящее ему по рангу и способностям учебное заведение. Знаменитая академия дизайна в Лондоне. Поедет учиться сразу, как стукнет 18! В тот же самый день и час! Можно даже специально подгадать ради смеха. Отметить таким образом день его рождения. В воздухе. Там даже подарок от авиакомпании вручают, если в день рождения летишь. А в Лондоне уже своя квартира есть. Ни о чем беспокоиться не придется. Только учить английский и ждать.

Ничего другого не оставалось.

Беда

Но тут подкралась другая беда. Непоправимая.

Мать принялась ждать ребенка. Вот уж о чем он совершенно забыл! Вот что и представить не мог никоим образом! Он с младенчества уверен был, что они существуют друг для друга. Что никто никакого права не имеет вмешиваться в их обстоятельства. Что они – это четыре глаза, две головы, четыре руки, четыре ноги, но: одна душа! Так он ощущал.

Почему, по какому праву какой-то Рахманов посмел разодрать одну эту душу в клочки, чтоб себе урвать от бедного и слабого?

Мать ребенка не хотела. Она сама призналась сыну в этом. Она и будущему мужу сказала в самом начале еще, что детей больше не хочет и заводить другого ребенка ни под каким видом не собирается.

И тот согласился. Сказал: «Пусть будет, как ты хочешь. Поживем– увидим». А потом подловил. Несколько лет прожили, она расслабилась, размякла. Сыну вот-вот четырнадцать, отстраняется от нее, раздражается. Не то, что раньше. Одиночество нахлынуло, грусть. Здравствуй, грусть!

В этот период Рахманов как-то и подстроил с беременностью. Она всегда предохранялась. А тут что-то такое забылась, он ей голову вскружил очередными подарками, романтику устроил на яхте, музыку, вино. Хищно довел до постели. И после всего из рук не выпустил: «Спи!» Чтоб наверняка. Она его потом за это возненавидела! Ох, как возненавидела! Все привык по-своему. Мало, что сына отнял, смех у них украл, так еще и тут добился своего.

Но – покорилась. Привязалась к роскоши. Уже не вырваться было. Плакала у сына взрослеющего на плече: «Ненавижу! И ребенка этого – не хочу!»

Ребенок родился. Девочка. Красавица – не описать. Копия отца. Даже смешно и страшно смотреть, что так бывает: вот тут взрослый, вот тут младенец новорожденный. И – одно лицо. Природа шутит такие шутки, глаз не оторвать. Толстая деваха, здоровенная, круглощекая, большеглазая.

Татьяна как родила, взглянула и – полюбила. Мать! Куда денется! Полюбит еще как. И заворковали, заворковали родители над колыбелькой прелестной малютки. Засюсюкали до тошноты. Ах, какой подарок нам аист в клювике принес! Ды – нашу девулечку! Ды – нашу красотулечку!

И парня заставляли любоваться. Было бы на что смотреть!

Няня, правда, отвязалась. Ее к рахмановской дочери пристроили. Дошло-таки, что, когда человеку вот-вот пятнадцать исполнится, он вполне способен обходиться без нянь. Изредка, особенно при матери и ее муже, она подкатывалась с вопросами об уроках и питании, но он ее просто игнорировал. Молчал, глядя в уродливое лицо, глаз не отводил. Клуша смущалась. Переставала тарахтеть. Удалялась на территорию детской. Он же садился рисовать комиксы.

Ой, жаль, что именно все взрослые толпились возле не особо нуждавшейся в таком скоплении публики малютки. Им бы на эти комиксы поглядеть! Может, дошло бы хоть до кого-то.

Там присутствовали такие сюжеты: летит, например, аист. Над полями, над горами, над озерами-морями. У какого-то дома стоит парочка, воздев руки к небу– зовут птицу к себе. Аист все понимает.

В следующем эпизоде он уже на бреющем полете тащит в клюве кулек с орущим младенцем.

Парочка ликует.

Аист пикирует и сбрасывает им подарок, освобождается от балласта. Взмывает высоко-высоко.

Мужчина с женщиной пляшут вокруг младенческой люльки.

Наплясавшись, засыпают.

Ребенок тоже дрыхнет.

Луна смотрит в открытое окошко. Штора колышется.

Аист машет крыльями над другим населенным пунктом.

Видит: другая парочка плачет и разводит руками: где, мол, нам подарочек?

Аист приземляется в чистом поле и чешет крылом затылок. Оп-па! Вспомнил!

Летит на всех парах.

Заглядывает в окно тех, первых, счастливых еще совсем недавно.

Подкрадывается на длинных ногах-палках к запеленутому младенцу.

Подхватил! Шмырь – и в окно.

Подлетел, вручил тем, которые плакали. У них начинается праздник.

А те, лопухи, проснулись – где дитя?

Улетело!

Последний кадр: заплаканные, недоумевающие лица мужчины и женщины. Матери и Рахманова. Сходство стопроцентное.

Такие вот мимолетные зарисовки.

Они теперь жили не вместе, как когда-то, а рядом. Так чужие живут. Близко, бок о бок, но ни во что не вникая.

Рахманов как-то полез воспитывать, что парень помогать перестал, отстранился, не участвует в делах семьи.

– Чьей семьи? – спросил подросток. – Вашей? Вот вы и участвуйте.

Взрослый пробормотал сквозь зубы что-то типа «сколько волка ни корми…», но осекся, махнул рукой и отвалил.