Ему только исполнилось восемнадцать лет, и он обожествлял молодую хозяйку. Юноша обладал талантом к рисованию и предложил графской дочери сделать ее портрет. В моде были пасторальные мотивы, и Магда позировала Петру в овине на живописно разбросанной соломе, держа на руках белоснежного ягненка. Солнечные лучи лились сквозь окна и щели в стенах, золотили пепельные волосы Магдалины, наводили румянец на бледные щеки.

– Я люблю вас, – с восхищением сказал Петр, осторожно приняв ее белую руку, которую она протянула с тем снисходительным и отсутствующим видом, с каким раздавала милостыню.

Наступила прохладная апрельская ночь, лунная и росистая. Магда отворила дверь и бесшумным призраком отделилась от темной громады замка. Высокие окна слепили незримыми глазами, и опасно белело открытое место во дворе – освещенная площадка, ставшая из квадрата круглой, точно отражение полной луны. Магда испуганно бежала, вся сжимаясь, словно стремилась спрятаться между лунными лучами. Она проскользнула мимо спящих окон и поспешно пересекла площадку, за которой смыкались объятия сумрака, где ее ждала безмолвная тень Петра.

Магда остановилась поодаль и отдышалась. Она предстала взору юноши закутанной в черный плащ, как монашка, а облако белокурых локонов, выбивающихся из-под капюшона, напоминало ангельский нимб.

– Почему я здесь? – спросила Магдалина, будто бы обращаясь сама к себе, и слова стыли на ее губах. – Я пришла, чтобы увидеть тебя. А ты зачем явился на полночное свидание, мой друг? Верно, ты хотел посмотреть на мои глаза при свете луны – тебе все никак не удается отобразить мой взгляд на холсте…

В Магдалине не было ни тени сомнений, в ней говорило лишь желание вернуть тот странный всплеск чувств, который владел ею днем, когда им пришлось расстаться.

– Я скажу вам, госпожа графиня, – прямодушно ответил Петр, – мне не следовало бы говорить это вам, но я должен, а там уж как рассудит ваша милость. Знаю, я всего лишь простой крестьянин, но я, право же, люблю и боготворю вас. Петр Петреску не раб, а свободный человек. У него есть сердце, которое навеки принадлежит вам и бьется только ради вас. Если прикажете, я выну его у себя у живого… Я не смею молить вас, чтобы вы пожертвовали своим положением в обществе для меня, чтобы, возможно, когда-нибудь соединить свою судьбу с моей… Я никогда не осмелюсь просить вас. Вы всегда будете для меня выше звезды.

Магдалина не шелохнулась, пока слушала его смелую речь, только глаза девушки слабо мерцали от лунных бликов. Казалось, она согласно кивает, но то был обман чувств, вызванный тенями, играющими с выражением ее лица. В действительности Магда была нема и холодна, как эта застывшая ночь. Ей льстили слова Петра, но она не могла даже помыслить о том, чтобы связать свою жизнь с безродным конюхом. Девушка сама не понимала, зачем поступила столь опрометчиво и явилась ночью на встречу с ним, поэтому произнесла с невыразимым пафосом:

– Ты сознаешь, какой опасности я подвергаюсь ради тебя?

Внезапно Магда вздрогнула, как от резкого порыва ветра, пригнулась и в страхе схватилась за Петра. Он привычным движением поддержал ее, как делал, когда помогал садиться на лошадь, но Магдалина увлекла его под откос. Они, обнявшись, покатились вниз по склону, и окрестности огласил ее звонкий девичий смех.

– Вы не ушиблись? – ласково спросил Петр, когда они замерли на мягкой траве, серебристой от инея. Чуть дальше зиял обрыв, за которым поблескивало озеро, как небесное всеотражающее зеркало.

– Нет, – сладострастно прошептала Магдалина, – я упала в твои объятия, но мне от этого не легче… Послышался шорох, но теперь уже все стихло. Петру, я прошу, не величай меня графиней, это так скучно. Зови меня «милая» или «моя нимфа» – мне так больше по вкусу.

Истома охватила Магду, девушка вздохнула и прилегла к нему на плечо, в тот момент не задумываясь, что Господь смотрит на нее. Магдалина просто наслаждалась теплом Петра, влюбленного в нее, и смотрела на звездное небо. А он знал, что ему не по силам постичь устремления ее души и подступиться к ней. То, что юная графиня неожиданно очутилась столь близко, казалось Петру чудом. Магдалина внушала ему робость, пугала хрупкостью и возвышенной неприступностью, но ее тело в его объятиях было живым соблазном.

– Нимфа не боится темноты? – с трепетом спросил Петр, принимая ее игру.

– Я не боюсь темноты, я страшусь света, – отвечала Магда с придыханием, рядясь в покровы таинственности. – Петру, скажи мне, почему так много звезд сияет, но они не освещают путь? И почему лунные лучи проникают повсюду, от них невозможно избавиться? Какая божественно упоительная ночь… Я не хочу спать!

Вместо ответа Петр наклонился к ней, и их губы слились в неумелом первом поцелуе. Магда почти не заметила, как той ночью потеряла девственность, это случилось быстро и бескровно. То, что происходило между ней и Петром, казалось донельзя естественным. Они напоминали Ромео и Джульетту из XVIII столетия – юные, красивые, горячие, но из разных миров. Магду соблазнил восторженный взгляд художника, полный тайного огня, который Петр будто передал ей, такой бледной и слабой. Однако он при всей своей любви не мог жениться на Магдалине, потому что та была графиней, высокородной и восхитительно недоступной. Она понимала это и не питала напрасных иллюзий. Ей хотелось почувствовать себя простой девушкой, живой и пылкой. Не рваться душой в небесные дали, а стать приземленной, как все. Магдалина нисколько не любила Петра, хоть и пала с ним в столь недостойном грехе. Она лишь позволяла себя любить, но сама не была способна на сильные чувства, за исключением глубокой привязанности к дяде, который ее воспитал.

Эдгар пока был не в силах признать, что его дочка выросла, превратилась в девушку. Для него восемнадцатилетняя Магда все еще оставалась малышкой с пепельными локонами. Его разум отказывался замечать соломинки в ее волосах и отблески счастья в глазах, и он ни о чем не догадывался, пока не случилось неизбежное.

Магдалина не сразу узнала, что беременна: она носила ребенка на удивление легко, ее даже не тошнило. Целых четыре месяца она бездумно радовалась, что прекратились изнуряющие ежемесячные кровотечения, пока у нее не начал расти живот и дитя не зашевелилось под сердцем. Эдгар же увидел сразу, что станет дедом, и не знал, как донести это до старого графа. Магдалину словно осиял ореол одухотворенного света, как у Мадонны на картинах эпохи Возрождения.

Когда граф Романеску заметил ее округлившийся живот, приковывающий к себе постыдное внимание, разразился грандиозный скандал. Граф кричал так, что стены замка сотрясались, Магда