— Вы хотите, чтобы я… — Кузьма растерянно посмотрел на Дмитрия Степановича, — вы хотите, чтобы я…

— Я скажу, чего я хочу, господин Малов, — ответил Жердев. — Дмитрий Степанович, вы даёте добро, так ведь?

Хвостов ничего не ответил, лишь закрыл глаза и утвердительно кивнул.

* * *

Да, ему пришлось согласиться. Предложение начальника вновь созданной службы он посчитал серьёзным и ответственным делом, способным встряхнуть его от спячки и вернуть к той деятельной жизни, которую он посвятил выполнению своего служебного долга. С этой минуты Кузьма больше ничему не удивлялся, ибо случилось то, что должно было случиться как проявление справедливости. Двойная жизнь Митрофана Бурматова подтверждалась словами Жердева. И Кузьма был с ним согласен. Заигрался Митрофан, заигрался…

Кузьма быстро шагал по улице, глаза его горели. События, происходившие в последнее время, давали достаточно пищи для размышлений. Кузьма подумал о Бурматове и попытался представить, как может человек жить двойной жизнью. «А я? — спросил он себя. — Я двуличен или нет?»

Однажды в разговоре Маргарита призналась, что, несмотря на их близость, она всегда испытывала рядом с ним робость и страх. К тому же девушка дала ему понять, что он неверно выбрал профессию. «А чем тебе не нравится моя служба? — спросил тогда Кузьма. — То, что она требует быть жёстким с людьми, которые противопоставили себя закону? Да, мне часто по долгу службы приходится действовать решительно, а иногда… Если того требует ситуация, то и перегибать палку!..»

В ту памятную ночь ему не удалось скрыть от Маргариты своего мрачного настроения. «Я люблю свою службу, — рассказывал Кузьма. — Да, я прослужил судебным приставом немного времени, но иногда мне кажется, что я на занимаемой должности состою уже много лет. Когда-то я был всего лишь жалким конторщиком, а потом…»

Походив по городским улицам, Кузьма почувствовал себя растерянным и усталым: от тяжёлых раздумий разболелась голова. Домой он вернулся поздно и сразу лёг спать, но сон так и не шёл. Кузьма даже выпил водки, но образ Маргариты всё равно стоял перед глазами.

После трагической смерти Мадины эта странная девушка стала для него очень близким человеком. Рядом с нею он забывал обо всём. Но почему она вдруг бросила его и уехала в Иркутск? Почему и словом не обмолвилась, что ждёт от него ребёнка?

Ворочаясь без сна, он был сердит и зол на Маргариту за то, что она, ничего не объяснив, поступила с ним так подло. Кузьма не заметил, как в волнении вскочил с кровати и принялся расхаживать по комнате. Вдруг он поймал себя на мысли, что за воспоминаниями о Маргарите в его сознании маячил другой образ. Всё яснее виднелись бархатная белая кожа, лучезарная улыбка, открывающая ровные жемчужные зубки, и вздымающаяся от волнения точёная грудь… Кузьма даже не понял, кто привиделся ему сейчас: Мадина или Алсу?!

Девушку и её дядю Кузьма временно приютил у себя, пока тяжело больной отец находился в больнице. Дом Халилова после налёта разбойников пострадал настолько, что был непригоден для проживания и требовал серьезного ремонта. Жильцы, конечно же, вели себя скромно и не причиняли хозяевам никаких неудобств. Вот только знаки внимания, оказываемые девушкой, смущали Кузьму и вгоняли в краску.

Однажды Алсу встретила его с работы в платье Мадины. Сердце у Кузьмы заныло от нестерпимой боли, а глаза заслезились от избытка чувств. Словно обезумев, девушка бросилась ему на шею, обняла и принялась целовать. Он испугался, остолбенел, сжал её голову в ладонях и уставился на её возбуждённое и прекрасное лицо.

— Что с тобой, Алсу? — спросил Кузьма с дрожью в голосе.

По щекам девушки катились слёзы.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Я полюбила тебя, как только увидела. А теперь что мне делать? Я дышать без тебя не могу. Прости, Кузьма Прохорович, — добавила она, всхлипывая, — я больше никогда не скажу тебе этого. Я…

Алсу закрыла лицо ладошками, будучи не в силах произнести ни слова. Когда тягостная пауза начала затягиваться, она подняла глаза и посмотрела на побледневшее лицо Кузьмы.

— Ты жалеешь? — спросила она, и голос её дрогнул. — Ты жалеешь, что встретил меня?

— Нет, — ответил он, облизнув пересохшие губы. — Я опечален, что не могу ответить тебе взаимностью.

— Но почему? — спросила она. — Разве я хуже Мадины?

— Не надо, Алсу!

Кузьма покраснел от досады и едва сдержался, чтобы не сказать слова, которые могли обидеть влюблённую в него девушку.

…Мучимый воспоминаниями и размышлениями, он заснул лишь под утро, когда было уже светло и с улицы слышалась петушиная перекличка.

Дни стояли хорошие. Страдая от безделья и одиночества, Сибагат Ибрагимович не знал, чем заняться. Ночами он не спал и, сидя у окошечка, вслушивался в шум дождя и думал, думал, думал…

Сон обычно «морил» его под утро, и тогда он ложился на нары и засыпал. Просыпался Сибагат Ибрагимович вместе с Яшкой, который с утра уходил на охоту. Надо было кормить медведицу — Мадина нагуливала жирок, готовясь к зимней спячке.

В поисках «развлечений» Сибагат Ибрагимович шёл к озеру, усаживался на бугорок, сжимал голову руками и покачивался из стороны в сторону, как хрупкое деревце на ветру. Так сидеть он мог подолгу, а потом подходил к воде. На него смотрел чужой человек с отёкшим и заросшим щетиной лицом. И тогда Халилов возвращался в домик старого бурята и «укладывался» на нары. «Всё, пора уходить, время пришло, — думал он, тоскливо уставившись в потолок. — Здоровье вроде бы восстановилось, до Монголии дотопаю…»

Он уже не раз обращался к Яшке с просьбой перевести его за кордон. Тот осматривал его, ощупывал и отрицательно качал головой.

— Нет, рано ещё, — говорил старый бурят, мотая головой. — Здоровьем ты слаб ещё, хозяин. Тайга лес большой, идти по нему трудно. Зиму ждать будем, тогда и пойдём. На лыжах по снегу легко идти будет. Медведь в берлогу заляжет, волчьи тропы видны будут. Их легко обойти будет, чтобы волков к себе не привлечь.

«Прав косорылый, — мысленно соглашался Сибагат Ибрагимович. — Драгоценный груз, который я возьму с собой, очень тяжёл, и нести его на себе нелегко будет. А вот везти на санях намного легче, и не надо будет брать с собой никого лишнего. Разве что Аксинью?..»

С наступлением осени женщина стала приезжать в лес намного реже, но Сибагат Ибрагимович не сердился на неё за это. Аксинья была его глазами и ушами в Верхнеудинске. Пусть с запозданием, но он был хорошо осведомлён, что там происходит.

Аксинья рассказала ему о шайке разбойников, оставшихся «не у дел» и в полной растерянности, когда его, Сибагата Ибрагимовича, упекли за решётку.

— Идти им было некуда, и я приютила их, — «каялась» женщина, украдкой поглядывая на хмурое лицо хозяина, боясь своими признаниями вызвать у него недовольство. — Сначала они хотели выкрасть вас из больницы, — продолжала Аксинья, — но вы сбежали из неё сами. Потом они ходили в ваш дом, обыскали его и нашли спрятанные в колодце деньги.