Чавк!

Гнилая репа обладает неплохими поражающими свойствами.

— Да кого мы слушаем! Этот крикун раньше у Матвеева слугой был!

Голос был звонким и ясным.

— Вот он языком своим царевича и поганит, изменник пакостный! Слово и дело государево!

Этого оказалось более чем достаточно. Народ начал расползаться, недовольно ворча. Но попасть под руки стрельцам никому не хотелось.

Стрельцы же сейчас были заняты.

Часть шла за Иваном Хованским, часть слушала и его сына Андрея, который обещал денег, вольности и славу. И уважение к стрелецким нуждам, а то как же!

Впрочем, не все.

Находились и те, кто по одному, по двое, тихонько выходили из толпы — и растворялись в московских переулках. Не все забыли, что такое честь. И сейчас тихо шли туда, где царя не предавали. К полкам Гордона, за город.

* * *

Ежи Володыевский собирал людей. Свой отряд, да те, кто школу охраняет, да часть учеников, да часть учителей — вот и вышло порядка четырех сотен. Мало, да лучше, чем ничего.

— Мы сейчас идем к Москве. Ждать приказа царевны. С царем неладное что‑то, как бы худого не умыслили, — говорил пан коротко и по делу. А к чему рассусоливать?

— Ничего не бояться, если остановить попробуют — сразу не стрелять, только по моей команде.

Оговорка была серьезной. Уж чего другого, а пистолей в школе хватало. Ученики и тренировались с ними, а не с тяжелеными пищалями.

И выстрелить еще как могли!

— А коли на нас первыми нападут?

— Тогда все дозволяю, — решил Ежи.

— Стойте! Мы с вами!

Царевны Анна и Татьяна решительно спускались с крыльца. Какие там приличия, какие там пологи…

Брат умирает!

За ними поспешал протопоп Аввакум.

Ежи посмотрел на них долгим взглядом. Запер бы где‑нибудь, но не запретишь ведь? Хоть и не место царевнам там, где власть меняется!

— Возок заложен, — донеслось со стороны конюшни.

Царевны направились туда. Анна поглядела на пана.

— Пан Ежи, для нашей охраны дозволяем любые действия.

Ежи кивнул. Он так и собирался поступить. Пану здесь было вполне неплохо, уютно, и позволять кому‑то все разрушить? Ну уж дудки! И вдруг, ухмыльнувшись, он вспомнил слова царевны Софьи.

Война все спишет.

* * *

Для Любавы время остановилось. Шептал что‑то духовник, причитал неподалеку Блюментрост… и только когда из уголка рта супруга потекла белая пена, а пальцы конвульсивно сжались, она очнулась.

— Алешенька!!!

Он уже не слушал и не видел.

Голубые глаза были широко распахнуты, но смотрели они куда‑то вдаль. За пределы покоев.

— Алешенька!!!

Любава закричала, забилась… кто знает, что бы она сделала, но ее мигом перехватили сильные руки верных девиц.

— Тихо, государыня! Ну‑ка, глотните…

Успокоительное Блюментрост по их просьбе сварил заранее. А то ж!

Государя уже не откачать — это он видел. А государыня… как бы дитя не потеряла! Так что обезумевшую от горя царицу перехватили и утащили за собой, не переставая вливать горький опийный настой. Вредно, да ладно уж! От одного раза беды не будет.

Выругался неслышно, едва шевеля губами, Ордин — Нащокин, черной гадюкой выскользнул из царских покоев Симеон.

Михайла выскользнул вслед за ним.

— Поднимай народ, пусть кричат Хованского на царство, — шепнул старец.

Лицо его заострилось, глаза мертвенно блестели в пламени свечи…

Михайла кивнул, хищно ухмыльнулся.

— У нас кольчуги под одеждой, ножи есть… еще как закричат!

Патриарх принялся креститься и молиться. Цепочкой потянулись бояре — целовать руки покойного. За этим никто и не заметил, как увели обеспамятевшую царицу. Впрочем, все понимали, что толку от нее сейчас не дождешься.

Слаба, от горя себя не помнит…

Куда ей что в руки взять? Да и одно слово — баба!

* * *

Симеон не был бы иезуитом, если бы не просчитывал многое наперед. Многое, да не все.

Избыть Романовых он решил еще до отъезда Алексея Алексеевича в полк — и последовательно проводил свое решение в жизнь.

Первое — Алексей Михайлович.

Стар, слаб… ну, с ним кончено. И даже замена ему найдена.

Второе — Алексей Алексеевич. Вот тут… Было, было несколько людей в войске, которое с ним шло, были они и у поляков в войске, но тут Симеон уже ничего сделать не мог — все решит война. Ежели сам сопляк не убережется — хорошо. Если убережется… ему помогут. Еще как помогут.

Но это сейчас от него не зависело. А что зависело?

Кремль и Дьяково.

Нельзя допустить, чтобы на трон сел Федька или Ванька Романов. Нет, никого из мужчин Романовых остаться не должно.

Да и Дьяково — выжечь там все до последней щепочки! Огню предать, всех трупами положить — и царевичей, и царевен — где это видано, чтобы девки из теремов невесть куда сбегали!?

Но на то послано уже полсотни верных людей.

Окружат незаметно, красного петуха пустят, возьмут в ножи… вот Володыевский… но и того издали снять можно. Для хорошего лучника — это не беда.

Хоть Сильвестр и рассказывал учителю об увиденном, да вот беда — видел он не так много. До конца ему не доверяли, вот и складывалась неполная картинка. Так и Симеон чуть заблуждался, когда полагал, что пяти десятков татей на все хватит.

Нет, так бы… ежели ночью, да врасплох застать, да всей кучей навалиться — тогда да.

Только вот в Дьяково давно уже никакого 'врасплох' не получилось бы. Но о том 'старец' не знал.

И потому удовлетворенно ставил галочку.

Дьяково — то да. Сожжем.

Кремль.

Вот тут…

Как сказал мудрый человек — убивайте всех, Бог узнает своих.

Разве что пару царевен оставить. Дуньку, Катьку там или Машку… Надо же придать смене власти легитимность.

А царица?

Молодой царевич Владимир?

Ну… зато он еще нагрешить не успел. Прямиком в рай попадет, так что это почти благодеяние. И вот это‑то надобно самому проконтролировать. Ибо Хованский во многом пустомеля. Недоделает еще чего…

Надо, надо быть рядом, когда все начнется. И ежели что… яд всегда при нем. Вот кинжал… с оружием у старца были плохие отношения. Не сподобился. Но и яда хватит.