Свою тайную дипломатию Андропов вел по всем азимутам. Она не была его единоличным достоянием, а всегда проводилась с санкции и на пользу генерального секретаря Брежнева. Представители Андропова брали на себя функции связи между руководителями развивающихся стран и национально-освободительных движений, некоторых стран Запада.

Послы СССР в тех странах, где проявляли подобную активность резиденты и представители КГБ, очень ревновали их к адресатам тайных связей, если они о них каким-либо образом узнавали. Послы жаловались своему министру Андрею Андреевичу Громыко, который несколько раз пытался переключить тайные каналы на себя. Но бюрократическая машина советской дипломатии не могла угнаться за оперативностью и влиятельностью разведки.

Однако не всегда тайную дипломатию Андропова ждал успех. Однажды специфика и консерватизм ПГУ, особенно личные качества его начальника, привели Андропова и правящие в СССР круги к фатальной ошибке. В 1978 году Юрий Владимирович доверился непрофессионализму Владимира Крючкова и под воздействием главы внешней разведки и созданных им «источников влияния» ПГУ в Афганистане позволил втянуть себя в военно-политические игры с этой страной.

Во время кульминации первичных трагических событий в Кабуле — коварной ликвидации по приказу Брежнева в конце декабря 1979 года законного главы союзного государства Амина, всецело доверявшего советским друзьям и неоднократно просившего ввести в Афганистан ограниченный воинский контингент Советской армии, — я уже не работал на Лубянке, а трудился в должности политического обозревателя АПН. Ежедневных шифровок послов и записок ЦК КПСС, МИДа и Министерства обороны по Афганистану я уже не получал. Однако большой объем совершенно достоверной секретной информации я получал от отца, который вышел в отставку только в 1982 году, а до этого был крупной фигурой в ПГУ. Старый разведчик Василий Романович Ситников, с которым мы дружили много лет, работал тогда заместителем председателя Всесоюзного агентства по охране авторских прав (ВААП), представляя в этом ведомстве КГБ. По долгу службы он часто бывал в ПГУ и 5-м управлении, имел там много друзей, которые делились с ним, а он со мной самой горячей и секретной информацией, а также аналитическими выводами коллег с Лубянки. Были у меня и другие источники информации из первых рук — в ПГУ, аппарате ЦК КПСС, МИДе и даже один добрый знакомый из ближайшего окружения министра обороны Устинова. В свое оправдание перед «стукачами» скажу, что любой профессионал-журналист, а тем более политический обозреватель должен иметь разнообразные и неофициальные источники информации. Я явно не нарушал никаких законов о секретности, в противном случае давно бы уже пострадал от спецслужб. Я уверен в этом потому, что точно знаю — до смерти Андропова в 1984 году за мной пристально следили кагэбэшники, устраивая негласные обыски в моих бумагах, отслеживая при помощи «наружки» контакты с людьми, прослушивая телефонные разговоры не только мои, но и моих близких.

Весьма важными материалами для понимания событий, происходивших в мире, при тотальной закрытости советского общества от мировых информационных каналов, были американские, немецкие, шведские газеты и журналы, приходившие по подписке в фонд спецхрана библиотеки АПН и выдававшиеся лишь по утвержденному особому списку «допущенных» к ним. Западные журналисты, как правило, осведомлены о международных событиях не хуже разведчиков, но, в отличие от шпионов и значительно быстрее их, сообщают свою информацию не чиновникам от шпионажа, а общественности. При этом «журналюги», как теперь их называют недоброжелатели, стремятся еще обскакать друг друга…

Ежедневные подборки бюллетеней иностранной службы ТАСС и информационные письма его корреспондентов под грифом «для служебного пользования» я также получал, будучи подписан на свой собственный экземпляр, из которого пополнял личные досье по разным международным, страноведческим проблемам и персоналиям. В наше агентство приходили также так называемые сообщения-«перехваты» крупнейших телеграфных агентств мира — Рейтер, АФП, ДПА. Эти материалы поступали в особое помещение АПН, не подлежали оглашению, и читать их могли только зампреды, главные редакторы и политические обозреватели высшего ранга.

Сообщения иностранных телеграфных агентств, как правило, были точны, кратки, но содержательны, поступали буквально через несколько минут с места события. Аналогичные материалы ТАСС запаздывали на десятки минут по сравнению с сообщениями их зарубежных коллег. Ведь телеграммы корреспондентов ТАСС должны были быть переданы в главный оперативный центр Телеграфного агентства Советского Союза, пройти там некую цензуру, быть размеченными для срочной посылки руководству страны и лишь тогда могли отправляться по телетайпам по адресам СМИ, подписанных на них. Кстати, руководители «всезнающего» КГБ, а возможно, и МИД СССР в дни острых международных кризисов и событий внутри большинства стран мира, мятежей, переворотов в неспокойных регионах получали самую быструю и точную информацию именно из «перехватов» иностранных информационных агентств.

К тому складывались вполне объективные причины. Дело в том, что самая «горячая» информация, передаваемая шифровками послов, резидентов КГБ и ГРУ с грифами «вне всякой очереди», неизбежно запаздывала на несколько часов или даже дней. Шифрованные телеграммы из посольств и резидентур, в отличие от сообщений информационных агентств, должны были сначала продумываться их авторами, чтобы угадать, какое мнение сложится у читающего начальника, не повредит ли оно данному автору, который, может быть, ровно за сутки до негативного события сообщал благостные вести о руководителях страны, свергнутых сегодня, или о вчерашнем положении в стране, диаметрально противоположном сегодняшнему. Затем требовалось время зашифровать телеграмму, передать ее в лучшем случае с посольского радиопередатчика, если он был, или доставить на телеграф, где местные власти могли ее попридержать.

В Москве процесс начинал идти в обратную сторону. Телеграмму надо было получить и зарегистрировать ее номер. Затем вне всякой очереди расшифровать и передать начальнику секретариата того ведомства, по линии которого она пришла, — начальника внешней разведки, или председателя КГБ, или министра иностранных дел. Следующей ступенькой вверх был председатель КГБ или министр иностранных дел соответственно. От них по главной разметке шифровка шла Черненко только для Брежнева, и генсек решал, кому ее дальше посылать. Затем были так называемые разметки в три адреса — Брежневу, Андропову, Устинову, если направлял Громыко. Если Андропов — то Брежневу, Громыко, Устинову.

После 1977 года, когда в верхах СССР сложился «триумвират» — Андропов, Громыко, Устинов, а Брежнев все чаще и дольше болел или «отключался» на охоту в Завидове или отпуск в Крыму, эта троица вершила все дела в стране, оперативно информируя друг друга, а через Черненко направляла информацию для Брежнева обычным путем. Самым динамичным из триумвирата был Устинов. Андропов осторожничал, а иногда просто побаивался последствий таких решений в узком кругу. Громыко, как правило, соглашался с Устиновым и Андроповым.

Даже самые срочные шифровки могли проходить к самым высоким адресам в течение часов. Если в стране, где происходило событие, бывали захвачены восставшими почта, телеграф и телефон, шифринформация задерживалась на сутки-двое.