Бессмысленно все это.

Четыре дня назад Глэдди смеялась, шутила, играла в игры. Сегодня она лежит в гробу. Бессмысленно. Может быть, мне стоит найти успокоение в категорическом абсурде жизни и смерти? Я не могу перехитрить то, что играет по единственному правилу: в конце оно всегда победит. Не важно, по какому пути я пойду, смерть всегда явится как победитель, так что мне надо просто попытаться наслаждаться игрой в жизнь. Может быть, это имела в виду Глэдди?

Я думаю, что Глэдди была бы счастлива, узнай она, что я почерпнула из ее уроков. Она была твердо уверена: лучше поздно, чем никогда. Я только хочу, чтобы однажды у меня появился шанс отблагодарить ее.

Что со мной происходит? Я самая дурацкая внучка во всей истории рода человеческого.

Сегодня были похороны бабушки. Я знаю, что должна написать что-нибудь о том, как много она для меня значила, однако не могу. Со мной произошло нечто большее, чем смерть.

Прежде чем продолжать, я расскажу вам о своих мыслях.

Теоретически я могу понять, почему некоторым людям так важно взглянуть на умершего в последний раз, но не на ту, не похожую на Глэдди, которую все знали и любили. Ее лицо было восковым, бледным и припудренным тальком. Макияж был нанесен безупречно, брови ровные, помада не размазана, как обычно. Руки аккуратно сложены на груди, в жизни она бы никогда не приняла такую позу. Кто бы ни одевал ее, он не стал надевать ей один из ее забавных беретов. Чем больше я смотрела на эту старушку в гробу, тем хуже мне становилось.

Единственные люди, которые по-настоящему скорбели, были мой папа и Mo. Они оба сидели в первом ряду, ни с кем не разговаривая, погруженные в свои мысли о женщине, которую они любили — каждый по-своему.

Остальные трещали друг с другом о чем угодно, только не о том, зачем мы здесь собрались. Мама суетилась в похоронном зале, словно это была гребаная коктейльная вечеринка, говоря троюродным кузинам и четвероюродным теткам, «как мило» увидеть их снова после вечеринки с подарками новорожденному, невзирая на такой «печальный случай».

Но по-настоящему зажигала Бетани. Скорбящие выстроились в очередь, чтобы похлопать ее по беременному животу. «Так печально, что она не увидит своего правнука», — повторяла Бетани, словно смерть Глэдди причинила больше неудобств ей, чем самой Глэдди. Тошнотворное зрелище.

Когда я больше не могла этого выдержать, то направилась в единственное место, где могла бы побыть одна пару минут, — в туалет. Едва я взялась за дверную ручку, как кто-то схватил меня за руку и втащил за собой внутрь. Я даже не успела обернуться и разглядеть, кто это был.

— Мне… так… жаль…

И снова, чуть сильнее:

— Мне… мне так жаль… Джессика. Я…

Маркус. У него не было слов.

— Я знаю, — прошептала я.

— Глэдди была отличная, — сказал он. — Настоящая оригиналка.

— Да.

— Мне она безумно нравилась.

— Я знаю.

— Я буду скучать по ней.

— Я… — Это все, что я сказала, прежде чем превратиться в хлюпающий носом кулек.

Маркус обнял меня, я зарылась лицом в его грудь, вдыхая его запах, который напоминал горящие листья поздней осенью.

Когда я отстранилась, то обнаружила, что его галстук в горошек залит моими слезами.

— О боже, — застонала я, когда поняла, что натворила. — Я отвратительна.

— Все нормально, — засмеялся Маркус и взъерошил мои волосы. — Это же просто старый галстук, помнишь?

Я помнила. Это был тот самый галстук, который был на нем, когда он впервые заговорил со мной, когда все началось между нами… Я знала, что он надел его с умыслом.

Он притянул меня к себе, близко-близко.

— Маркус, — прошептала я.

— Джессика, — отозвался он.

И…

Господи боже.

Непонятно, кто начал первый, но наши губы встретились — его и мои, наши — влажные, заплаканные и… совершенные.

Когда мы целовались, я чувствовала, что меня окутывает долгожданное спокойствие.

Мы целовались, и это было как возвращение домой после долгого путешествия. Маркус и я целовались, целовались, целовались и не хотели снова покидать это гостеприимное место.

ТУК-ТУК-ТУК.

Я оторвалась от Маркуса, к которому присосалась так крепко, что мы, видимо, были похожи на вакуумную сковородку.

— Там кто-нибудь есть?

Бетани!

— Черт, — прошептала я.

— Джесси, ты там?

Маркус вытер с подбородка мой блеск для губ, словно промакивал рот после утренней яичницы с беконом.

— Нехорошо заставлять ждать глубоко беременную женщину, которая сейчас лопнет!

Я взглянула в зеркало.

— Черт побери, — снова прошептала я.

Мое лицо было красным и горело от его щетины. И это же…

— О черт! Черт! Черт! Ты поставил мне засос! — прошипела я, указывая на синяк виноградного цвета на своей шее.

Он пожал плечами, улыбаясь и все еще держа меня за руку.

Тук-тук-тук.

— Джесси! Я взорвусь, если ты немедленно не выйдешь!

— Секунду! — нервно крикнула я.

— У меня нет ни секунды! — заныла Бетани.

— Что нам делать? — шепотом спросила я у Маркуса.

— Мы просто выйдем через дверь, — довольно громко сказал он.

— Джесси… Там с тобой кто-то есть?

— Нет!

И прежде чем я остановила его, прежде чем сочинила план, согласно которому он должен пробить дыру в потолке и заползти в систему кондиционирования, прежде чем я успела поднять воротник рубашки, чтобы прикрыть чертов засос, Маркус распахнул дверь и сказал:

— Она ужасная врушка, правда же?

Моя сестра застыла на пороге, похоже, забыв, что ее мочевой пузырь должен лопнуть.

— Она считает себя отличной лгунишкой, — продолжал Маркус, — но на самом деле она совсем не умеет врать.

Клянусь, я не знаю, почему от шока у Бетани не отошли воды.

— Мы долго занимали туалет, так что позвольте нам удалиться.

И Маркус отодвинул меня с прохода.

А Бетани, все еще не в силах осознать тот факт, что ее сестра заперлась со странным незнакомцем в туалете похоронного бюро, которое занималось организацией погребения бабушки, — прошлепала мимо нас и захлопнула дверь.

— Все прошло отлично, — Маркус улыбался так ярко, что его глаза сияли веселыми искорками.

Я не знаю, что сильнее разозлило меня — тот факт, что он выставил меня дурой, или то, что он так пофигистично к этому отнесся. Я имею в виду, что обычно не верю ни в Бога, ни в дьявола, но в этот момент агностицизм сменился уверенностью в том, что когда придет мое время, меня похоронят в огнеупорном нижнем белье, потому что мне точно суждено провести всю вечность в аду.