Рольфа, как в его движениях появилась смертоносная угроза; а те, кто хорошо его знал, заметили легкие морщины тревоги и смятения в углах рта и глаз.

Рольф попытался ударить левой. Это был проверочный удар, и противник даже не снизошел до нырка; он презрительно отбил удар перчаткой, и от потрясения по коже Рольфа пробежали мурашки: в этом беглом контакте он почувствовал силу и глубоко заглянул Манфреду в глаза.

Глаза были странного цвета, как топаз или желтый сапфир, и Рольф вспомнил глаза убийцы телят – леопарда, которого отец поймал в стальной капкан на холмах над фермой. Это были те самые глаза, но теперь они изменились – они горели холодным золотым светом, неумолимым и нечеловеческим.

Грудь Рольфа сжал не страх, а скорее предчувствие неминуемой опасности. С ним на ринге был зверь. Он видел голод в этих глазах, великий убийственный голод, и инстинктивно ударил.

Он использовал свою сильную руку – левую, целясь в эти безжалостные желтые глаза. Удар был остановлен в воздухе; Рольф отчаянно попытался отступить, но его левый локоть был поднят, бок открылся – возможно, на сотую долю секунды, – и что-то внутри у Рольфа взорвалось. Он не увидел кулак, он не распознал этот удар, потому что его никогда раньше так не били. Кулак словно прошел внутрь, пробился сквозь ребра, разорвал внутренности, ворвался в легкие, выдавив воздух через горло, и Рольф отлетел.

Канаты подхватили его под спину и плечи и швырнули вперед, как камень из пращи. Время словно превратилось в тонкую струйку; зрение обострилось, словно в крови был наркотик, и на этот раз Рольф увидел кулак; на мгновение во вспышке дикой фантазии ему показалось, что перед ним не плоть и кость в перчатке, а черное железо, и он дрогнул. Но увернуться от удара было невозможно, и на этот раз шок был еще сильнее – невероятный, недоступный самому буйному воображению. Он почувствовал, как что-то рвется внутри, и ноги его растаяли, словно они были из горячего воска.

Ему хотелось кричать от боли, но даже в таком положении он сдержал крик. Ему хотелось лечь, опуститься на пол, пока снова не появился этот кулак, но канаты держали, и его тело будто разбилось, как хрусталь, когда кулак в перчатке вновь ударил его, а канаты снова бросили вперед.

Он убрал руки от лица и опять увидел приближающийся кулак. Тот, казалось, вырастал на глазах, заполнял все поле зрения, но самого удара Рольф не ощутил.

Рольф всей тяжестью двигался навстречу удару; его голова запрокинулась, позвоночник напрягся, бросил вперед, и Рольф упал ничком, как мертвец, и неподвижно, без дрожи, лежал на белом брезенте ринга.

Все произошло за несколько секунд. Толпа сидела в ошеломленном молчании, Манфред продолжал раскачиваться и прыгать на неподвижной фигурой, лежавшей у его ног. Его лицо исказилось, превратилось в свирепую маску, в глазах горел необычный желтый свет, не человеческий, тошнотворно убийственный.

В толпе вскрикнула женщина, и сразу послышались испуганные возгласы. Мужчины вскочили на ноги, отшвыривая стулья, а зрители удивленно, недоумевающе, торжествующе крича бросились вперед, перебрались через канаты, окружили Манфреда, колотили его по спине. Другие склонились к неподвижной как труп фигуре в бордово-золотой одежде и давали друг другу указания, осторожно поднимая Рольфа; один безуспешно пытался стереть кровь; все были ошеломлены.

Женщины от потрясения побледнели, некоторые продолжали кричать в сладостном ужасе, в их глазах горели возбуждение и похоть; вытягивая шеи, они смотрели, как Рольфа поднимают над канатами и уносят по проходу; он лежал, как мертвый, голова безвольно болталась, из расслабленного рта в волосы текла кровь. Потом все обернулись: группа старшекурсников уводила Манфреда в раздевалку. На лицах женщин читались страх и ужас, но у некоторых глаза горели от возбуждения, а одна протянула руку и дотронулась до плеча проходившего мимо Манфреда.

Дядя Тромп взял Сару за руку, чтобы успокоить, потому что она подпрыгивала и вопила, как дервиш, и вывел ее из спортивного зала на солнце. От возбуждения она все еще почти не могла связно говорить.

– Он удивительный – такой быстрый, такой прекрасный! Ой, дядя Тромп, я такого в жизни не видела. Вот удивительно, да?

Дядя Тромп хмыкнул, но промолчал и всю дорогу до дома слушал ее излияния. Только когда они поднимались по широким ступеням веранды, он остановился и оглянулся, как будто место или человек, которых он оставлял, вызывали у него глубокое сожаление.

– Его жизнь изменилась, и наша жизнь изменится с ней, – с серьезным видом сказал он. – Молю Всемогущего, чтобы никто из нас не дожил до того, чтобы пожалеть об этом дне, ведь именно я вызвал это к жизни.

* * *

Посвящение продолжалось еще три дня, и всем первокурсникам – Манфреду тоже – по-прежнему разрешалось общаться только друг с другом. Однако для них он превратился в полубога, в надежду на спасение, и во время последних унижений они толпились вокруг него, набираясь от него сил и решимости.

Последняя ночь была хуже всего. Они должны были с завязанными глазами, не вздрагивая, сидеть на узкой балке. Им не давали спать, и время от времени старшекурсник над их головами неожиданно грохал дубиной по оцинкованному ведру. Так продолжалось всю ночь. На рассвете ведро убрали, повязки с глаз сняли, и к первокурсникам обратился Рольф Стандер.

– Парни! – начал он, и они, очумевшие от недостатка сна и оглушительных ударов по ведру, заморгали от такого неожиданного обращения. – Парни! – повторил Стандер. – Мы гордимся вами – вы самая отпетая банда новичков в этих стенах с тех пор, как я сам был новичком. Вы приняли все, чему мы вас подвергли, не струсили и не дрогнули. Добро пожаловать в «Rust en Vrede»; отныне это ваш дом, а мы ваши братья.

Старшекурсники окружили их, смеялись, хлопали по спинам и обнимали.

– Пошли, парни! В пивную. Мы угощаем! – закричал Рольф, и, соединив сотню сильных рук, распевая гимн общежития, они направились к старому отелю «Дросди» и колотили в запертую дверь, пока содержатель бара, вопреки тому что отведенные законом для торговли спиртным часы истекли, открыл для них заведение.

С кружащейся от бессонницы головой, с пинтой пива в желудке Манфред незаметно держался за край прилавка, чтобы устоять на