«Ни фига себе», — думаю я, но вслух не говорю.

— А эти… юрты? — спрашиваю.

— Что, простите?.. А, поселение кочевников! Ну, с этой расой нам удалось установить полноценный двусторонний контакт. Хотя и несколько ограниченный. Это, хотите верьте, хотите нет, более-менее гуманоидная и очень высокоразвитая раса. Однако несколько миллионов лет назад они приняли решение жить в гармонии с природой и не пользоваться почти никакими технологиями. Если не ошибаюсь, исключение сделали лишь для некоторых био-медицинских средств. И вот уже много поколений они живут и умирают, как обычный примитивный народ… при этом каким-то образом в полном объеме сохраняя свои знания о вселенной и ничуть не деградируя. Они в два счета разобрались в устройстве космических кораблей контактеров и совсем нам не удивились.

Я только молча качаю головой.

Чем дальше, тем больше ощущение реальности происходящего покидает меня. Я словно оказываюсь в плохом фантастическом романе… ну ладно, не в плохом, просто в устаревшем.

— В общем, — подводит итог сафектиец, — все эти расы потерпели сокрушительное поражение в эволюционной борьбе. Они просто перестали быть тем, что мы можем назвать человеком.

Тут мое предчувствие неприятностей проходит, словно по щелчку пальцев, сменяясь острым раздражением. Ощущение попадания в устаревшую фантастику становится полным и всеобъемлющим.

Идея цивилизации, которая развилась «куда-то за грань», в общем-то, ходовая. Я встречал ее не раз и не два, в фильмах и книгах, но сам в нее особенно не верил.

В смысле, читать или смотреть про такое интересно, будоражит воображение. Но если подумать — как вообще развитие цивилизации может сделать какую-то расу принципиально непознаваемой с нашей колокольни? В смысле, если она была познаваемой изначально, а не полностью отличалась от нас психологически?

Раньше считалось так: люди, мол, развились из обезьян, потому что начали делать более совершенные орудия труда. Поэтому если человечество разовьет технологии на новый уровень, то оно запросто может стать новым видом, настолько же выше современных людей, насколько мы выше каких-нибудь питекантропов.

Однако сейчас, насколько я знаю, антропологи не считают эту гипотезу такой уж несомненной; каких только версий о причинах гиперразвития мозга они не выдвигают — вплоть до того, что это было необходимо для создания более сложной стайной иерархии в изменившихся условиях среды! А более совершенные орудия стали следствием, но не причиной.

Во-вторых, появление нового вида должно, по идее, занимать многие тысячи лет. Может, сотни, может, десятки, я не биолог, точно не скажу. По-моему, зависит от продолжительности жизни исходных особей: если это не мутация, которая имеет шанс закрепиться в геноме, то нужно, чтобы сменилось много поколений. Новые виды комаров и всяких букашек появляются довольно часто, тут счет может идти всего на годы, но для людей процесс явно будет небыстрым. Как-то глупо сознательно тормозить развитие сейчас, пугаясь, что потом когда-нибудь — через миллион лет, например — оно может привести к радикальным изменениям в человеческом теле. Если даже наши потомки в восьмом колене до этих изменений не доживут, то какой смысл их бояться?

Уж лучше бы боялись техногенных катастроф и спиральной теории гибели цивилизаций… ну или как там она называется правильно. Мол, каждая цивилизация рушится под весом собственных технологий, когда достигает критического уровня, и новых высот может достигнуть только совершенно новая цивилизация, выросшая на обломках прежней.

Хотя, по-моему, тоже мура. Вон в Риме и Древней Греции веками никаких технологий никто не развивал, а цивилизация все равно сгинула из-за непримиримых общественных противоречий… ну или так нас учили в школе.

Так, а теперь как бы это сформулировать подипломатичнее…

— А вам не приходило в голову, что вы делаете чересчур поспешные выводы из чересчур куцего набора данных? — осторожно спрашиваю я. — Что такое вы мне, собственно, показали? Непонятную штуковину в космосе, которая, как вы верно заметили, вполне может быть прислана откуда угодно, не обязательно оставлена исчезнувшей цивилизацией. А если даже кто-то ее тут и оставил, с чего вы взяли, что сейчас эти ребята превратились в нечто непознаваемое? Может быть, просто эмигрировали! Или сидят там внутри и хихикают над нами, — я делаю паузу, чтобы перевести дух. Сафектиец внимательно, но без особого удивления смотрит на меня. Все же я продолжаю свою тираду, хотя чувствую, что мои слова не производят на него особого впечатления. — Так и все остальное. Гигантская голограмма — а вдруг это просто чье-то произведение искусства? Любой сарг, думаю, отдал бы нижнюю пару рук, лишь бы такое создать. Живая планета… может быть, она правда изначально была разумной. Или развила у себя разум. Мало ли в космосе чудес. А посланник трансгуманистов…

— Это кого вы имеете в виду? — снова не понимает Дальгейн земной термин. Блин, когда я уже привыкну, что переводчик не всесилен? Слишком удобная штука потому что.

— Посла якобы переписанной в компьютеры расы, — меняю я формулировку. — Это могла быть вообще чья-то неудачная шутка. Или попытка креативно замаскировать захват Центра с помощью вируса. Ну и ребята-кочевники — чем они вам не угодили? Сами же говорите, что контакт с ними установить удалось. Значит, мы с ними мыслим вполне на одном уровне. Несмотря на всю их высокоразвитость. И тогда какое право мы имеем осуждать их образ жизни, если он им нравится, да еще и говорить, что они проиграли в эволюционной борьбе?

— Да, такая точка зрения имеет право на существование, — кивает Дальгейн. — Но их укромный рай будет таковым лишь до первой залетной кометы. И это не домыслы — наши контактеры спросили их, что они будут делать в случае такой катастрофы. И те ответили: «примем свою судьбу и умрем вместе с планетой».

— М-да, — признаю я, — ладно, мне такой фатализм тоже кажется… немного несовместимым с разумностью.

Сафектиец улыбается.

— Что касается двойственности продемонстрированных мною свидетельств, то ваши сомнения, безусловно, оправданны. Демонстрируют и критическое мышление, и незаурядный аналитический ум. А все-таки поверьте, что над этими вопросами уже много лет размышляют люди не глупее вас. И к однозначному выводу они не пришли. Ясно одно: во вселенной слишком много непознанного. И если тыкать в него палочкой, непознанное рано или поздно может тыкнуть в ответ.

Этот оборот — «тыкнуть палочкой» — должен бы меня насмешить, но я скорее отмечаю, что Дальгейн, как опытный дипломат, пытается говорить на моем языке. Или случайное совпадение идиом, так тоже бывает.

— Ну, — говорю я, — тогда и колесо изобретать не стоило.

— Резонный довод, — соглашается Дальгейн. — Где та граница, где развитие превращается в самоубийство? Быть может, она действительно проходит по мастерам, что изготавливали первые телеги… кстати, у расы фаталистов, о которой мы только что говорили, колес нет. Они навььючивают пожитки на животных или собственные спины.