— А когда в царицы выйдешь!

— Ефросинья Аникеевна!

— Молчи, Зослава, слушай старших! Я свой век в Барсуках прожила, а ты свой — в столице будешь…

— И ты при мне?!

— Ежель не погонишь. — Бабка разом глазки долу опустила, и рученьки к грудям прижала. Кулачки сухонькие, глаз подергивается, а из другого слеза лезет. Этак, войди кто, решит грешным делом, что мучаю я старушку, девка неблагодарная.

— Все еще в тещи царские охота? — прошипела я, с трудом сдерживаяся, чтоб не заорать.

Приличественные боярыни, ежель Люциане Береславовне верить, не орут орьмя. Яду плеснут подруженьке заклятой, но с улыбочкою, с приличиями.

Яду у меня не было.

Да и бабонька пусть и озлила меня изрядно, но родная. И понимаю я, что сие у нее не от паскудства душевного, а исключительно ввиду болезни.

Внушения результат.

— А хоть бы и так? — И глядит ясными оченьками своими, моргает часто, это для слез. Прежде-то я на слезы бабкины глядеть не могла, а ныне ничего, пообвыклася.

— Значит, — говорю, — в тещи царские… чтоб боярыни знатные пред тобою спину гнули? И бояре следом. Чтоб слуги да холопы кружили, матушкою величали, под рученьки водили?

Глядить на меня бабка.

Упертая она у меня. Губы вон поджала. И ведает, что правду говорю, но не признается.

— А скажи, дорогая Ефросинья Аникеевна, — меж тем продолжила я, — чтоб твой муж покойный ныне сказал, тебя завидевши?

Она рот приоткрыла.

И закрыла.

Запыхала по-ежиному, ощетинилася обидами.

— Он бы небось не радый был, что оставил жену, а получил тещу царскую. Тещам царским в лесах не место…

Думала, что усовестить выйдет, деда-то бабка моя взаправду любила, да не получилося. Видать, крепко дух злопакостный душу ее поел.

— Может, оно и так, — молвила бабка, губы пожевавши, — да только и он хотел бы лучшее доли для тебя. А куда уж лучше? Жить станешь в палатах царских. До века ни бед, ни горестей не знать… на перинах почивать, из серебра ести…

Что они к этому серебру прилипли?

Мне и обыкновенная посуда по нраву, небось не она важна, а что в ней.

— …перепелок да соловьев, лебедей, осетров… — бабка перечисляла, пальчики загибаючи, — цитроны вот… давече Марьяна цитрона приносила. Укусный…

Бабка глаза закатила.

Цитроны, значит…

— Не люблю, — говорю, — царевича. Не мил он мне!

— А как не мил, когда ты его не видела? — Бабка за рукав вновь ухватила и заговорила скоренько: — Арей твой? Так его вот-вот оженят. Любит он там тебя аль нет, ныне уже не важно. Поперек царского слова пойти — это без головы остаться. Нужен он будет тебе безголовый? Нет, пущай уж себе… пожелай, чтоб счастливый был… а Кирей в степи воротиться. И с кем останешься? Небось туточки про тебя все знают, что сговорена была с одним, а другому улыбалася…

А глазоньки бабкины блестят.

Забирать ее надобно.

И в Барсуки, к тетке Алевтине. Та-то приглядит… а там, в Барсуках, глядишь, и отойдет блажь. В Барсуках вон и воздух свежий, и бояр немашечки. Там бабка и без царского звания человек уважаемый.

— …и кому ты после этого потребная будешь? Скажут, мол, сама виноватая. А то и дегтем ворота помажут.

— Чьи? Акадэмии?

…горько, а ведь правду бабка сказывает. Кирею я невестою, сие распоследняя ворона ведает, а меж тем и Арея привечала…

Была годочков этак пять тому в Конюхах девка одна, Горомысловна, раскрасавица, каковых поискать. И горделивая с того прямо-таки до дури. К ней и посватался сперва сынок мельника, старшенький. Горомысловна от него колечко приняла, рассудивши, что лучшего жениха не сыщет. Будет на мельнице хозяйкою, заживет красиво и богато.

А кто ж знал, что на ярмароке она купцу одному глянется?

До того, что и он Горомыслу сватов зашлет. Тому бы честь честью ответить, что сговорена девка, что уже и сундук свадебный полон, а рубаха ее дошита не только узором девичьим, но и дареным жемчугом. Горомысловна им на все Конюхи хвастала, дескать, всем бисер женихи подносят, а ей, что княгине, жемчуга… но смолчал батька.

И Горомысловна не стала перечить.

Живо смекнула, что купчиха — это поболе мельничихи будет. Возомнила, как заживет она да в городе, в доме каменном, где и рук своих белых марать не придется, потому как всю работу черную холопы делают. Спорола она жемчуг дареный, возвернула, дескать, так и этак, да минула любовь девичья. Не взыщи. Мнится мне, будь дело в любови одной, мельников сын простил бы. А так… смекнул он, что дело не в любови, Горомысловна же ж по селу в дареном платке прошлася, да в чоботах новых, да рассказывать стала, как заживет в городе…

Нашлося кому донесть о тех разговорах.

Вот и вышло, что как поехал жених за невестою, то и встретили его ворота, дегтем мазаные, да чучело соломенное, в перьях валянное, в рубахе невестиной шитой… что уж там было, не ведаю. Мыслю, когда б был купец тот порядочным человеком, разобрался б, что есть навет, а что — правда. Но этот, сказывали, просто поезд свадебный повернул.

Тут-то Горомысловна к первому жениху кинулася в слезах, мол, обманули ее, приневолил батюшка, велел дар возвернуть и принять нелюбого… да поздно.

Не поверил мельников сын.

И осталася она ни с чем.

Не, после-то замуж выдали, куда-то далече, за вдового и детного, которому не до переборов. И нашие все-то сходилися, что еще повезло, что хоть кто-то да взял. А выходит, я, нынешним часом, мало лучше тое Горомысловны?

А ну как и вправду велит царица Арею свадьбу сыграть.

Откажется?

Он способный и на такое… и разом головы лишится. Согласится? Клятва не позволит, сил лишит. Уйдет, как прежде думал? И меня с собою покличе? А я? Пойду ли? Куда? Да и не беда, куда б ни пошел, я б следом, да только… как оставить бабку? А Станьку? Вдруг да гнев царский на их головы безвинные падет?

И без гнева как жить они станут?

Бабка-то с сердцем, а Станька — сиротинка горькая. Не управятся с хозяйствием… и ладно бы так, но еще ж слово есть данное, монетка заговоренная… и не вольна, выходит, я над своею судьбинушкой?

Впору всплакнуть, да мнится, слезы — пустое.

Не помогут.

— А станешь царицею, никто не посмеет слова дурного молвить? — Бабка решила, что коль молчу я, стало быть, слухаю.

Одумываюся.

Оценяю перспективу, как сие Люциана Береславовна сказыват.

— От представь, оне тебя говорят чегось, а ты их на плаху…

И зажмурилася.

Плаху представляе?