— Зослава, — с упреком произнесла Люциана Береславовна, — вы вновь отвлекаетесь. Откройте на двенадцатой странице…

Карта была предивная, навроде тех, которые Милослава делала. Туточки и реки, и горы, и города с деревеньками. А тронешь какую — вырастет, развернется так, что улочки и дома видны.

— Вот… — Люциана Береславовна книжицу к себе развернула. — Посмотрите…

Агась.

Смотрю.

На реки и горы упомянутые. На города с деревеньками.

— Вот здесь проходит граница… а вот степи. Россов терпели исключительно потому, что полагали нас естественным щитом от азар.

Степи были желты, что песок.

И край у карты занимали махонький, ладонью прикрыть можно. Ну, или двумя, двумя так уж точно. А царствие наше огроменное, ну так сказывали, хотя тут тоже огроменности всея — поллисточка. А вот норманнское королевствие и того меньше, не говоря уж про саксонов.

— Понимали, не станет нас, азары не остановятся, пойдут… сами норманны только и способны, что с соседями грызться… что ж. — Мизинчик Люцианы Береславовны скользил по синей нитке реки, и та разливалась, ширилась, обрастали берега городишками и деревеньками. — Но у нас с азарами теперь мир, и это не может не нравиться. Конечно, будет сильный правитель, он не откажется земли расширить. Куда пойдет? Не в степи… в степях делать нечего… а вот запад… мелкие княжества здесь давно уже самостоятельны исключительно на бумаге…

Мелкие. И вправду. Кажное княжество — на зерно просяное, затое много их, как гороху в бабкином мешке. Правда, думаю, с того гороху толку поболей. Сказывали, что в тых княжествах народ приневоленный. Ни ремесленников нетути, ни купцов, ни мастеровых, только землепашцы одни, оброками замученные, и князья те живут с того, что дороги держат и за поезд мзду требуют.

Купцам сие навряд ли по нраву.

И коль решит царь воевать идти…

— Одни представляют интересы норманнов. Другие — саксонов, но главное, что ни у тех, ни у других нет реальной возможности отстоять свою независимость. И поглощение их — исключительно вопрос времени. Но понимаете сами, одно дело, когда княжество входит в состав Королевства норманнского, и совсем другое, если присоединяется к царству Росскому…

Сижу.

Киваю.

Мол, ужо подумала об таком. Так подумала, что ажно дырку в голове продумала. Нет, не годная моя голова для высокое политики. Хотя ж… вона, в тех же Конюхах давно уж два соседа лаются, землю поделить не могучи. И землицы той — с полпяди, и худая она, негодная, а вот никто уступить не желает. Один кричит, что евонная, да другой с тем не согласный.

Их и староста рядил-делил.

И магика пришлого звали границу вывести, и ни одним, ни другим довольные не осталися… та землица полынью да крапивой заросла, а ее все делят. Мало, бабка сказывала, до смертоубийства дело не дошло. Может, и дошло б, когда б староста, которому дело сие давно поперек горла стало, не отобрал сию землицу к общинным землям. И все Конюхи согласилися, что так оно лучшей. С тое поры соседи прежние распри и позабыли. Ныне разом старосту лают да друг другу на несправедливость жалятся.

— И вот если предположить… конечно, сложно заподозрить, что все — исключительно рук норманнских, но… — Люциана Береславовна глаза прикрыла, замерла, будто спать удумала. Но я знала, что не спит она, думу думает. И негоже было ей в том мешать. — Ему бы понадобились союзники… бояре? Слишком ненадежны. Сегодня они с одним, завтра — с другим… и царица их хорошо изучила… нет, не слышала я, чтобы кто-то об истинном наследнике заговорил, а они молчать не умеют… да… а вот иноземцы… на законность притязаний им глубоко плевать, но поддержать того, кто способен смуту учинить…

Она открыла глаза и со вздохом поднялась.

— Идемте, Зослава…

— Куда?

— Возможно, это все пустые домыслы, но если нет, то… не нам же с вами к норманнскому посланнику ехать?

Я роту открыла. И закрыла.

И вправду.

Куда мне да к самому норманнскому посланнику, он, чай, и не ждет ноне гостей, время-то позднее…

Люциана Береславовна подошла к зеркалу — а зеркало у ней было огроменное, задернутое белесою дымкою заклятья.

— Я бы сама рассказала, но боюсь, он не станет меня слушать, — заклятье спало, но ни земель волшебных, ни духов зачиненных за ним не оказалося. Обыкновенное зеркало. Большое только.

Люциана Береславовна одним боком повернулася.

Другим.

Тронула серьги тяжелые.

Пальцем по шее провела. Усмехнулась печально.

— Вы уж извините, но… это и вправду важно. При вас он не посмеет отказать мне в беседе.

Про кого она говорит, тут гадать нужды нету.

— А…

— Все еще злится. И я понимаю, что виновата. Моя самоуверенность стоила жизни тем девушкам. Если бы мы… если бы я… я ведь видела, что с вашей родственницей что-то неладно, но подумала, что сама справлюсь. А вышло… как вышло.

Я кивнула.

Чего сказать? Мне тоже тех девок жаль, и бабку жаль, и себя, и Люциану Береславовну, которая хотела как оно лучше, а вышло… но прошлое не перекроишь, а обиды греть — дело дурное.

Фрол Аксютович обретался в том же доме, коий для преподавателей поставлен был. Изнутри он предивною манерою был больше, нежель снаружи.

Стены белые.

Лесенки узкие, перильца белокаменные. На полу — ковры зеленые. На окошках — кадки с лавандою цветущей. Оно, верно, и красиво, и от мошек спасает, а как посохнет, то и белье стираное перекладвать можно, тогда оно духмяным будет да свежим.

Сплошная польза.

Люциана Береславовна шла по коридору. Спина прямая. Голова поднята.

Боярыня.

И не скажешь, что ей боязно. Нет, точно я не ведаю, но мне б боязно было на ее-то месте. И слава Божине, что место у меня в этоей жизни свое собственное, а со своими страхами я худо-бедно управлюся.

Юбки шубуршат.

Шаг неспешный.

— Куда идешь, Люцианушка? — Марьяна Ивановна на лествице встретилася. Стоит с леечкой, значится, лаванду обихаживает. — В гости собралась?

— В гости, — вежливо ответствовала Люциана.

— А Фролушка занятый…

— Ничего, освободится.

— Не знаю, не знаю… — Марьяна Ивановна головой покачала. И личико ее сделалось таким… да будто бы сочувствовала она горю неведомому соседушки. — Не всякую гостью выставить можно… но ты, конечно, мне не поверишь…

Люциана Береславовна ничего не ответила.

— Все обиды свои копишь, а меж тем я добра вам желаю… исключительно добра…

И к горшкам с лавандою повернулась, рученьку расправила, зашептала что-то, то ли заклятье, то ли просто… у нас вон, Горничиха тоже с тыквами разговоры ведет, чтоб росли крепки и сладки.