При заимке, где у попа Ипата остались дети, была часовенка, а в ней икона еще с Руси привезенная: Николай Чудотворец, покровитель путешествующих, плавающих, в дальние страны нуждой влекомых.

Хотел Ипат сделать эту икону главной в Верхнеслободском храме, да краска повыцвела, не разобрать уж лика святого. Ипат написал письмо попу Борису. Едут, мол, однослободцы в город за покупками, дозволь им ночевать, да сведи их с богомазом, срисовал бы Николая Чудотворца. Сам бы поехал — дела не дают. Хозяйство. И паству надо учить, лечить и наставлять.

Мы тут все — люди приезжие, Николай Чудотворец охранит нас от бед и болезней…

Прибыли в город Устинья да Семен со стороны Колмацкого прихода. Означало это, что приехали они с полуденной стороны, с юга. Оттуда обычно колмаки набегали, вот томичи и стали звать эту окраину города — Колмацкий приход. С этой же стороны обычно подъезжали к Томскому послы разных теплых стран, приходили пестрые караваны. Послов останавливали отдохнуть как раз в слободе Верхней. А пока они там отдыхали, чистились с дороги, томичи готовились к их приему. Служилые надевали пансири да витые шлемы, брали оружие и выстраивались с двух сторон ведущей в крепость дороги, вместе с празднично одетыми горожанами.

С башен стреляли из пушек и пускали многие большие дымы. Громко звонил всполошной колокол и все звонницы при церквах. Трубили трубачи, били в литавры.

Послы, видя такое многолюдство, слыша такой грохот да глядя на изрыгавшие огонь и дым башни, на корабли, стрелявшие на реке Томе, на реке Ушайке и на Ушайском озере, изумлялись. И начинали понимать, что урусский царь больше самого великого хана, если в короткое время сумел он поставить в глухой тайге город столь великий, многолюдный и ужасный.

Но так бывало по прибытии в Томский послов. Устинью и Семена никто не встречал, никто им никакого салюта не давал, за исключением разве кобылки, которая от бега по кочковатой дороге громко пукала и роняла лепешки.

Побывали у попа Бориса. Тот свел их к своему духовному сыну — Григорию. У Плещеева во дворе и в доме свободно. А для богомаза была дана записка.

Григорий мельком взглянул на деревенскую чету, показал, куда поставить распряженную кобылку. Предложил подкрепиться с дороги. Они сказали, что не голодны, взяли икону, завернутую в чистую холстину, и пошли по дороге к верхнему городу.

Город ошеломил их многолюдством и красотой. Постояли на мельничном мосту. Слушали, как играют трубки изобретенного немцем гидравлюса. Смотрели, как падает вода с колеса.

Дорога к воротной башне была вырублена в камне, восходила вверх пологими уступами, дабы могли въезжать телеги.

В зарослях калины, боярки и шиповника вдруг возникли два старичка, в рубище, деревянных башмаках, они натянули поперек дороги веревку.

— Почто вы? — спросил Семен, сдвинув брови, но не от гнева, а от неожиданности. И сказал тогда старец Максим:

— Мы вам добра хотим. Позволь нам с братом Петром слово сказать?

— Почто не сказать? Старших нам всегда надо слушать.

И сказал свою притчу Максим:

— Господь создал пчел на благо человеку, а черту завидно, требует у Бога себе несколько пчел. Бог и швырнул ему горсть. Только пчелы те чертовские, меду не дают, только жалят, называют их шершневыми.

И тогда свое слово сказал Петр:

— Если увидишь, что кто-то в церковь бросает каменья, а на кабак молится, — не ругай. Бывает, над церковью черти летают. А и на кабак не грех помолиться, ибо там души свои губят, о смертном часе позабыли.

— К чему вы клоните, добрые старцы, не понял я, — ответил им Семен, — но слово ваше премудрое мы запомним. А идем мы в город к богомазу Герасиму Иванову, иконнику. Несем икону, чтобы он с нее новую написал.

— Это мы знаем, — сказал Максим, — а над словами нашими думайте. Не мы их говорим, нам свыше сказано.

— Спасибо вам, отцы! — сказал Семен и хотел дать им ефимок.

— Ничего с вас не возьмем за слово божие, — сказал Максим, — идите с богом да живите по совести.

Пришли Семен с Устиньей на гору. Глаза разбегаются — дома большие, за крепостью в остроге целые ряды их, поди найди Герасима!

Однако подсказали — куда идти. Встретил их Герасим, добрый мужик, улыбчивый, сам курнос, волосы лентой алой повязаны, чтобы на лоб не падали, глазам не мешали. В горнице у него — лепота, всюду иконы, иные уже готовы, иные сохнут. И краски в скляницах всех цветов, и кисточки беличьи и куньи.

Усадил Герасим Семена и Устинью на сундук, поставил перед ними на стол малый блюдо с кренделями да кружки со смородиновым квасом. Помолился, взял в руки доску с углублением с одной стороны, на выпуклую часть доски была наклеена рыбьим клеем-карлуком материя.

— Сие — ковчег, основа иконы, на лицевую часть левкас слоями нанесен, это графья, ею лики черчу. — И Герасим начертил лик Николая Чудотворца.

— Чудо! — удивилась Устька.

— Бог моей рукой ведет, — сказал Герасим, — но это лишь начало иконы, остальное допишу, когда подсохнет. Это верно, что чудо. Кому — чадо, кому — чудо. Еще мальцом, все, что видел, на заборах углем рисовал. И отдали меня в ученье к старцу, он был живописец, но уже слеп. Он в мои глаза из своих глаз все образы святые переложил. В том-то чудо мое и есть. Придите завтра, дописывать буду.

Пришли к Герасиму наутро, он им показывает ту икону, за ночь лик Николая Чудотворца оборотился ликом Спаса Нерукотворного.

— Ты почто икону подменил? — сказал Семка. — Нам поп Ипат велел Николая Чудотворца привезти.

— Лик иконы изменился божьим промыслом, — ответил Герасим, — ладно, начну вновь Николая Чудотворца писать, а на ночь пусть поп Киприан, собора настоятель, запрет недописанный лик в мастерской да на дверь печать поставит.

— Мы люди маленькие, — сказал Семен, — только поп Ипат нам про Спаса ничего не говорил. Пусть поп Киприан запечатывает, а мы посмотрим…

Вернулись Семен и Устинья на место постоя, стали свою лошадку овсом кормить. Григорий вышел, спрашивает:

— Ну что, когда икона готова будет?

— Чудо! — говорит Семен. И объясняет, как все было.

— Да, чудо, — подтверждает Григорий, а сам на Устинью смотрит. Как отужинали, Григорий Семена в свою светлицу позвал. Там — казаки, немец, князцы нерусские.

— Сейчас в кости будем играть, — поясняет Семену Григорий. — Давай с нами?

— Да не умею я.

— Ну так учись. На вот, винца выпей.

Гости пили вино, курили табун-траву. Григорий поднес коробушку с табаком и Семену:

— Покури-ка табачку, он отрада мужичку!

— Говорят, эта трава растет на могиле блудницы, — сказал Семен. — Курил я как-то раз, стошнило.

Григорий рассмеялся:

— Это сколько же блудниц надо похоронить, чтобы столько табака наросло? Царь сюда на продажу кажный год двадцать мешков присылает, да из аглицкой земли купцы везут. У меня-то табак Вильсон, только курнешь — пропадет весь сон! Пробуй.