— Это Еремей да Девятка Халдеев.

И целовальник, и Девятка Халдеев были зело пьяны, но если богатый казак Девятка от выпитого стал более степенным, то Еремей выглядел противнее, чем обычно. Свернутый на бок нос его был красен, как морква, лысина грязна и мокра почему-то, рот с заедами:

— Гриша, души мы с Девяткой вином усладили, теперь иных услад жаждаем. У тебя работниц кабальных много, дозволь нам с женками позабавиться.

Григорий протянул пальцы, сложенные фигой:

— Заходите гости в дом, угощу копченым льдом.

— Покрасивше и помоложе! — гундосо завопил Еремей.

— Вот как дам сейчас по роже, мигом станешь сам моложе!

Еремей, как строптивый конь, заперебирал ногами:

— Каторжник, вор! К палачу тебя сдам, под кнут. Сам у меня жил, а теперь мне отказываешь?

— У тебя я мало жил, вытянул ты много жил!

Еремей от сих складных слов взбеленился еще больше:

— Извет на тебя заявлю: казаков заигрываешь, глаза отводишь, тайком вино сидишь!

— Ты в казенное вино льешь горчицу и оно, сыплешь в бражку ты табак, жаришь дохлых ты собак!

Григорий пинком отпер дверь, выпроваживая непрошеных гостей. На крыльце дал Еремею пинка, крикнув при этом:

— Встретишь своих, кланяйся от наших!

Князь Дмитрий Иванович прибыл в город Томский на смену Кускову — Масальскому. Знал, куда ехал, взял с собой много шуб, шапок, запасы белья, полотна, привез многих слуг, церковные книги. Мечтал здесь хорошо свое дело править, заслужить благодарность царя.

Когда ехал сюда, случай был. Глянул раз из возка Дмитрий Иванович, а какая-то старуха своей клюкой ковырялась в следе, который оставил возок на снегу. Хотел послать слуг, чтобы схватили старуху, глядь, а её след простыл. А если кто снег из вашего следа выковыривает — очень худая примета.

И пришло сибирское лето, и было оно плохое. Туманы были зеленые, от которых всходы портились.

Дурачок Федька, сбежав с солодежни, шастая по верхнему городу, просил копеечку у каждого, кто попадался на глаза, сморкался, зажав большим пальцем одну ноздрю, затем пел странную песню:

А я травка зазия,

Спереди залазию,

Позади вылазию.

Попался он с этой песней воеводе на глаза, и Дмитрий Иванович спросил дьяка:

— Почто у вас дураки по городу шастают?

— Один у нас такой и есть, — пояснил дьяк, — он еще малый был, у него на глазах матку и батьку убили колмаки, да не просто — головы им поотрубали. Он и свихнулся. Думает теперь, что он не то бухарец, не то турок, слова нерусские собирает.

— А живет где?

— При целовальнике Еремее обретается.

— Пусть следит.

А ночью воеводе приснился Федька, будто ковыряет он луну ножом.

Город всеми своими окошками, всеми ночными шорохами своими и скрипами обещал недород, ветер на мысу противно выл: мол, сено сгниет, а рожь не поспеет.

Дмитрий Иванович морщился как от зубной боли. Эх, сапог-то скрипит, да в горшке не кипит! Как он стал тут вершить дела, так и недороды пошли. У людей и шило бреет, а у нас и бритва не берет. Наколдовал кто-то?

И раз ночью буря была, и Дмитрий Иванович с содроганием проснулся и увидел страшную взлохмаченную голову снаружи окна. Сморгнул тогда Дмитрий Иванович, и рожа исчезла. Она из виду исчезла, а в памяти засела. Кто это был? Анчутка какой, али еще кто? В груди словно камень засел холодный. И дела в городе всё хуже и хуже шли.

Поехал было на охоту Дмитрий Иванович, смотрит, вихрь по дороге летит столбом. Выхватил саблю, рубанул по вихрю. Визг услышал, словно бы кошачий. Но ничего не увидел — глаза мусором забило. Проморгался, смотрит, а сабелька у него вся в крови! И повернул коня обратно, какая уж тут охота!

С тех пор и пошло. Вроде спал, а голова тяжелая, вроде ел, а голоден. В животе бурчит, аж в канцелярию идти стыдно. Ноги опухать стали, кашель мучает. Скрывает это от всех князь, да от себя — куда денешься?

Осматривал недавно город — где, чего строить? Ехал на арабском скакуне, за ним казачий голова вез эмблему: лев вызолоченный.

После пожара стены и башни были наспех залатаны. Бело озеро находилось за границами крепости, но под землей к нему был тайный ход, с деревянными трубами. Во время осады можно было и не выходить из крепости, вода из озера сама потихоньку сочилась в крепостной колодец. Но трубы нынче были засорены, надо было чистить. Правда, теперь на крепость налетают редко, побаиваются пушек, а вот на посады то и дело наскакивают.

Надо бы и в посадах стены и башни перестраивать, но все же сначала надо крепость обновить. Здесь — голова, там — тело.

Посадские — люди отчаянные. Приспособились. Мало того, что каждый двор тыном обнесен, что посад имеет стены и башни, так есть внутри посада еще стены, которые делят его на четыре части. Просто так и посад не возьмешь.

В здешних местах в болотах, говорят, живут Дивьи люди, об одной ноге и об одной руке. Когда это Дмитрию Ивановичу рассказывали, он подумал о том, что да, живут здесь Дивьи люди. Скольким здешним мужикам басурманы отсекли кому руку, кому ногу, кому выбили один глаз, а кому так и сразу оба. Сколько в городе людей покалеченных? Чем не Дивьи люди?

Сказки. А все же от здешних болот идет некий морок, подымается от них некая гниль, нечисть какая-то. Слава богу, что в монастырях братия молится, нечисть отвращает.

Подумал так, а монахи-то легки на помине. Мужики все в черном, с горящими свечами, поют, на монастырь собирают. Игумен Варлаам к воеводе днями заходил, говорил, мол, надо больше монастырю крестьян, чтобы у монахов было больше времени молиться, колдовские напуски отвращать.

Но надо прежде с мирскими делами разобраться.

Город! Помимо казаков, служилых, гулящих людей, тут и купцов много. Есть кузнецы, шорники, мельники, котельщики, пекари и даже часовщик один, немец, механик изрядный.

Избы в остроге все по уставу ставлены, все окнами смотрят на храмы, в подвалах — мешки да бочонки да оружейный припас.

Люди неплохо живут в урожайные годы. А воевода здесь пока нажил мало. С пяти ясашных в год воеводе положено одну лисицу да одну выдру. А ясашных этих — раз, два и обчелся. Разве так насобираешь себе на старость? Сгоношишь?

Другие ловкачи тут обогатились. Тот же воевода Семен Васильевич Масальский, сколько кораблей всяким добром нагрузил?

Если немного шустрей шевелиться, то можно как-то не без пользы для себя службу править. Да только Дмитрий Иванович характером мягок, добр, а доброту чувствуют, начинают жаловаться: того нет, этого. Тут уж впору не с них брать, а им давать.

Подскакали к Белому озеру. Оно было окружено удивительно белыми и стройными березами. Посреди озера на острове князь заметил юрту, а возле неё, опершись нарумяненной щечкой на руку, лежала и глядела на озеро девочка лет двенадцати. По озеру горделиво плыла пара лебедей. Девочка пристально следила за ними. Несколько темных косиц падало девочке на грудь, звенели при каждом повороте её головки серебряные и золотые подвески и мониста.