Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оратор налил минералки в хрустальный бокал, сделал несколько больших глотков, поставил бокал и вознес к потолку указательный палец.
– Александр Николаевич, уже будучи президентом академии, ректором МГУ и строителем высотки нашего первого университета страны, предпринял последнюю в жизни попытку опубликоваться в «Новом мире». Созвонился с тогдашним главным редактором, Александром Трифоновичем Твардовским, и заинтересовал его тем, что большая часть номера его журнала будет посвящена строящейся высотке университета. Я не помню детали, которые мне рассказывал со смешком мой шеф-академик. Может, весь даже номер был бы посвящен возведению высотного здания университета на Ленинских горах – повести, рассказы, стихи, может, роман. Даже какой-то договор был заключен о смычке ученых с писателями. И между делом, Александр Николаевич подсунул Твардовскому свои стихи, сам ли или через своих сотрудников – об этом история умалчивает. Твардовский смекнул, что академик завел с ним разговор и организовал проект номера журнала, посвященному строительству университета, только для того, чтобы вышли в свет его стихи. Когда Несмеянову передали, что Твардовский категорически отказался печатать его стихи, без объяснения причины, Несмеянов в сердцах расплакался и сказал своему близкому окружению: «Сколько серятины, сколько бездарей печатает классик литературы, а мне, классику науки, незаслуженно отказал, ни строчки не взял. Аукнутся ему мои слезы, вот увидите». Его утешили только тем, что, оказывается, многих первоклассных поэтов, таких как Борис Слуцкий, Арсений Тарковский, переведший к семидесятилетнему юбилея Сталина его стихи с грузинского на русский, Твардовский не печатал у себя, не подпускал на пушечный выстрел к журналу с гордым названием «Новый Мир». Этим и утешили гордого амбиционного химика-академика Александра Николаевича, верящего в свой поэтический талант, как и в свой научный, но не признанного при жизни как поэта, «не пробившегося». Лично сам я читал стихи Несмеянова в «Науке и жизни» и скажу – это стихи, совсем недурные… Может, и классик литературы Твардовский излишне строг был к ученому-классику, напрасно огорчил того категорическим отказом в печатании его стихов?..
К чему это я, дамы и господа? Во-первых, сейчас уже не классики литературы определяют – быть или не быть в печати стихам и прозе. А во-вторых, я тоже, как и президент Александр Николаевич, грешил в юности стихами. Так вот, в одном из моих главных романов жизни тоже будут стихи, одна коротенькая стихотворная главка. Кстати… Не будет моих академических слез, если стихи не попадут на страницы журналов… Зато мои отрывки и крупные главы, фрагменты из романов, посланные месяц-другой назад в качестве пробных шаров, готовы печатать чуть ли не все толстые журналы. Крупные зарубежные издательства готовы перевести и издавать мои романы за рубежом. Почему, догадываетесь: сработало имя в науке… А я хочу, чтобы вы, дорогие мои читатели, которым я сегодня подпишу и подарю мои романы – один с детективным сюжетом в унисон нашему непростому опасному времени, другой – философский, космический, с политической интригой – читали меня, писателя, забыв о моих научных регалиях, чинах и званиях… Вот к чему я вас призываю, коллеги, друзья… Сначала созрел план издать эти два романа под псевдонимом… Так и было бы… Но сработал внутренний защитный механизм: достигнут успех, покорена вершина в науке, но вот в литературной работе всё начато с нуля, я для вас никому неизвестный автор… Ни строчки, ни строфы, ни странички стихов и прозы не опубликовано, даже в университетской многотиражке… Но зато сделан такой же главный труд жизни, как и в науке, за много десятилетий непосильного труда: там монография, здесь романы… Этими романами я спас себя как творческого человека, чтобы никто в мире не сказал, мол, своей монографией Борис Николаевич достиг потолка, дальше расти некуда… Есть куда, дорогие коллеги… Вон лежат две стопки моих романов, вот туда и расти – в гармонии с самим собой и собственной спокойной совестью…
Оратор всплеснул руками и воскликнул, выделяя заметными паузами важность происходящего:
– Есть, куда расти, развиваясь и творя, отвечая на трагические вызовы времени, на лихие обстоятельства. Вам судить – зачем человек спасает себя в этой опасной жизни, где легко умирают и погибают молодые и талантливые, никого не убеждая в своей правоте или неправоте.
Вам судить – зачем человек тратит свое драгоценное время, которого совсем немного отведено для каждого из нас, всего-то крохотка, щепотка жалкая. А чтобы создать вам всем хорошее настроение перед фуршетом, я зачитаю несколько фрагментов… Точнее говоря, начну читать, а моя супруга продолжит чтение… Не утомим, не беспокойтесь… Просто я хочу этим актом читки выразить благодарность супруге, которая перепечатала на компьютере два многостраничных тома рукописи, написанной моим неразборчивым подчерком…
Я ведь по старинке статьи и монографии пишу сначала от руки шариковой ручкой, а потом уже мои секретари обрабатывают, так сказать… Редактор-корректоры, обрабатывают, так сказать… Я приглашаю на сцену мою супругу, Иду Марковну, без нее романы бы не увидели своего читателя… Прошу любить и жаловать, господа… Итак, читка, господа…
Под бурные аплодисменты собравшейся публики на сцену поднялась красивая ухоженная женщина пышных форм в вечернем платье, блистая бриллиантовыми сережками, ожерельем на жирной, некогда лебединой шее, кольцами на руках. Сдержанно кивнула публике головой с высокомерно-порочным выражением самодовольного лица и спросила супруга:
– Детектив?
– Нет, с детектива я начну… – То ли шутливо, то ли обиженно надул губы академик, влюблено пожирая глазами свою пышнотелую супругу.
Ветров непроизвольно перевел взгляд с ее красивого наштукатуренного лица на ее руки и остановился на широком фамильном кольце Иды Марковны на ее безымянном пальце. Мгновенно вспомнил рассказ презираемого сестрой неудачника, младшего брата-джазиста Натана в поезде о мистической родовой реликвии банкиров, перебравшихся из местечка в столицу еще до революции. И тут же вздрогнул: широкое бриллиантовое кольцо на безымянном пальце светилось устрашающим бриллиантовым инфернальным светом. «Устрашишься гениальной супружницы и не менее гениального ее супруга-академика, – спросил себя Ветров, – обладателей кольца всесильных банкиров злата, хозяев жизни во все времена? – И твердо ответил себе: «Вряд ли. Не устрашусь инферно».
– Почему же? Начни с серьезной вещи, Боря. – Ида Марковна сделала грациозный жест рукой, полоснув инфернальным светом бриллиантового кольца по глазам Ветрова. – Видишь, как тебя приготовились внимательно слушать твои институтские люди…
Ветров заскрежетал