Там, в конечном счете, я и обрел свою цель. Там я снова преобразился – и окончательно стал Синим Лисом. Там, где все запахи сливаются воедино, и нельзя доверять своим чувствам.

То, что жило там, давным-давно лишилось имени. То, что жило там, меняло форму и очертания, и говорило разными голосами. Оно было создано как одно, но воспитано как другое. То, что жило там, было серьезным, игривым и одиноким, но притом – не одиноким. Оно знало меня и раньше. Теперь оно знало меня еще лучше, читало мои мысли, мои намерения, поощряло их.

– На свершение твоих планов уйдет много времени, и при жизни ты их триумф не застанешь. И однажды время возвратит тебя сюда, в той или иной форме. В это самое место.

– Откуда ты знаешь?

Лишь смех служил мне ответом.

В конце концов, если враг под твоим натиском сильно изменился, если он тобою измотан – даже проигрыш не столь плох.

Такова моя мудрость, одна из множества познанных мною мудростей.

Однажды я разговаривал с тремя мертвыми астронавтами. В прошлом ли, в настоящем, в будущем? Такие гордые и решительные, такие… обреченные. Они поведали мне о своих планах. Они были так чисты. Они не спрашивали меня о моем прошлом, о том, откуда я пришел. И даже не думали, что я, вообще-то, могу на них походить, и весьма сильно. Но в итоге именно они послали меня туда, куда больше никто не хотел идти. Я понимал их гораздо лучше, чем они думали.

Теперь я могу говорить как Грейсон. Или как Чэнь. Быть может, даже как Мосс. Я мог бы заявить, что взываю к Левиафанам, к огромным медведям и саламандрам. Я мог бы облаять тебя. Мог бы смолчать – и ранить тебя в темноте одним лишь запахом. Найдя по звукам, которые ты неосторожно оставил после себя.

Возможно, ты был прав, пригвоздив меня живьем к этой стенке в качестве трофея и предупреждения одновременно. Оригинальности в твоем поступке нет – одна Морокунья так уже поступала. Теперь она – живой мертвец, пережиток. Я от нее сбежал. Но само собой, в конце концов именно человек опять настиг меня. Какой-то человек. Которому было плевать, что у меня за дела. Который не помнил, что за дела я свершил. Он отрубил мне голову и прибил ее к стене обсерватории.

Да любой бы смог это сделать.

А я вот не смог защитить своих детей. Не смог защитить свою самочку. А она не смогла защитить меня, раз уж на то пошло. История этого не допустила. У истории были другие планы. Эти простые нужды – они принадлежат мне или им? Лужица воды. Поток. Саламандры в потоке. Вкусные дождевые черви. Нора. Мы все вместе, в норе.

Моя самочка. Мои детки. Они все мертвы вот уже триста лет как.

И я должен был умереть вместе с ними. Лис живет всего четыре года.

Но я больше не был лисом.

Люди убили меня. И сделали так, что воскрес я вновь.

Однажды я сбежал. Но было уже слишком поздно.

Призраки выходят по ночам, дитя мое. Вот только здесь они на самом деле не призраки, а глаза этого места. В безмолвном зале, под разрушенным куполом, в часы, когда вы спите без задних ног, до тех пор, пока утро не воскресит вас, являются призрачные образы – в особом спектре, недоступные глазам вашим. История этого места, данная в воспоминаниях, задерживается на какое-то время, а после – улетучивается, уступая место другому отрезку времени и другой порции памяти. Так – испокон веков, и вся разница в деталях. Во взлетах и падениях.

Но все это время, в сумерках, в тенях, мои сородичи тихо прокладывали себе путь. Покидали подземные туннели. Невиданные людскому глазу, они приступали к творению собственной истории, к утверждению собственных жизней, пока еще никем не записанных.

И я, пригвожденный к стене, ни живой, ни мертвый. Я смотрю вниз на Чарли Икса и вижу, как призраки проходят сквозь него, смотрю на человеческие тени, на застывающее в янтаре минувшее. Бойня имела здесь место очень давно, с нынешних позиций она кажется каким-то затянувшимся танцевальным номером, в котором все принимали участие, не отдавая себе в том отчет. В конечном счете вы сами себя погубили. Нам просто нужно было продержаться подольше, вынести больше потерь. Чарли Икс никогда не был прагматичным, как лис, никогда не был сознательным, как лис.

Это воскрешение прошлого проходит по-своему мирно – ведь, как уже сказано, бойня произошла целые эпохи назад. Я чувствую внезапную потребность в отдыхе. Образы все танцуют свой меланхоличный несмышленый танец. Смерти, ссоры… все это – было, быльем поросло. А сейчас в этом месте так тихо. Так спокойно. Наверное, это конец.

Вся ирония в том, что я изменился, дитя. Сильно изменился. И я должен сказать тебе это. Должен загнать свой разум в капкан в надежде на то, что однажды ты увидишь лиса или хотя бы его след – и напишешь о том, что увидел. Как-нибудь это сохранишь. Каким-то образом придашь всему этому значение.

Это, конечно же, никогда не произойдет. Не хочу и тешить себя надеждой. Но однажды, днем или ночью, ты заснешь и не проснешься, и пролетит время, и плоть, пожранная червями и мухами, сползет с твоих костей, и по тем костям… сочтут мою историю, а не твою.

Ведь она была моей с самого начала. Эта история.

Ослепительная голубая звезда вспыхивает над пустыней, озаряя все и вся. Лишь на мгновение проливая свой свет. А в свете том и в мгновении том – вечность.

Теперь, когда я иссякаю и становлюсь просто шкуркой зверька, приколоченной к стенке… я вижу все – и все понимаю. Вижу мою самочку и детей из давно минувших времен. Вижу, как резвятся они на берегу реки. Смотрю за ними с прохладного плоского камня. Вода и сама резвится меж камней. Солнце светит сквозь частокол деревьев, столетней давности сияние собирается в маленькие пятнышки. Так давно это было, несколько миров назад.

Я ощущаю края грубой прохладной норы, закапываюсь глубоко – и ухожу вглубь, в землю. Там, в прохладной земле, в уютной темноте, я и отдохну. Лис умеет прятаться. По воле древнего рода своего, лис умеет ждать.

Когда-нибудь наступит час – тогда

освобожусь я раз и навсегда.

Компас, не знающий своего названия. Карта, не ведающая своих границ. Путешествие в поисках места назначения.

Мертвая астронавтка на побережье. Ее ноги устали, а ступни болят. Она видит только одним глазом. Другой видит то, чего нет. У нее саднит плечо и постоянно ноют колени.

На это ушли годы, а не месяцы. На нее напали враги, которых она не могла знать. С неба, из-под земли. Сбитая с курса, она все же победила всех: убила или убежала, или спряталась. Сразила клинком или съежилась в тени, когда огромная туша топала мимо. Пистолет она давным-давно выбросила, скормила пескам – ибо стал он бесполезен.

Океанский бриз, налетающий из-за песчаного гребня впереди, омывает ее лицо с такой нежностью, что в доброте своей – почти жесток. От соленого привкуса ветра ей хочется пускать слюни, хоть во рту и пусто.