ошибку, по мнению непролетарских масс, а тех людей, которые и в наших музеях готовы перебить фарфор, потому что из этих чашек пили аристократы <…>

Но балет как таковой, конечно, должен быть совершенно преображен – хотя и в нынешнем виде он представляет собой некоторую радость, – по тем же причинам, о которых я говорил в отношении старой оперы. В новом балете должно быть достойное внимания действие. Это действие должно быть захватывающим настоящей фабулой, а не глупенькой сказочкой, которую не прочитаешь без скуки. Между прочим, это – самая слабая сторона балета «Футболист»1. Фабульная часть этого балета ниже всякой критики. Но самая попытка сделать этот балет – верная.

Второй, чрезвычайно важный элемент – карикатура, потому что мастерское мимо-классическое и танцевальное искусство необычайно приспособлено к тому, чтобы давать живую карикатуру. Балет должен суметь овладеть этим оружием – издевающимся танцем, изображающим различные враждебные нам типы, улавливающим их повадку и дающим ее в такой резко очерченной карикатурной линии, которая бы запоминалась.

Нет никакого сомнения, что балет будет постепенно насыщаться повышенной и символизированной физкультурой. Но дело здесь не в том, чтобы ту физкультуру, которая преображает людей, придает стройный и организованный вид нашим празднествам, дает столько радости на физкультурной площадке, на всяких стадионах, перенести на сцену. Это было бы величайшей ошибкой. Если бы на сцену переносились партии футбола или другой спортивной игры, это было бы не то, что нужно театру. Нам нужно, проникнувшись духом физкультурной стихии, ее моральной красотой и громадной красотой ее движений, дать ее художественное отражение – и в смысле художественной выразительности, и как продвижение к идеалу человека будущего во всей его красоте и гармонии. Мы должны опережать физкультуру, наши артисты должны изображать ее будущие победы.

Наконец, производственный момент. Он очень мало затронут в «Футболисте». Несомненно, что трудовой процесс, на который, конечно, поплевывала бы публика дореволюционного бельэтажа, таит в себе огромнейшую красоту движений, нужно только понять их и воспроизвести. Настоящие пролетарские балетные мастера непременно обратят внимание на эти моменты.

Сама пляска как таковая изображает страсть или победную бодрость в максимальной степени, когда то, что прежде называли «духом» и что является для нас работой высших центров мозга, настолько переполнено содержанием, что овладевает всем телом и бурно ритмизирует его. Удачно передал это Довженко, изобразив крестьянина, который идет по улице один и начинает танцевать от переполнившего его восторга.

1930 г.

Цирк

Задачи обновленного цирка*

Очень часто в кругах культурных коммунистов встречаем мы ту же неправильную оценку искусства, которой заражена и мещанская интеллигенция.

Если вы скажете, что нужно развить и распространить в народе художественный лубок, – то вам скажут: как, вы лубочное противопоставляете художественному? И человек, произносящий этот буржуазный трафарет, воображает, что говорит от высокого вкуса. Между тем как на самом деле так называемое «художество», то есть головные выдумки нашей цивилизации неравенства, очень мало в чем подняли уровень истинного художества, сказывавшегося в народном творчестве, а во многом его определенно уронили.

Если вы будете говорить о мелодраме, о театре-варьете, о цирке – вы рискуете наткнуться на презрительную гримасу. Ведь это искусство для Ванек! Это – то, чем буржуазия кормила малых сих. Это, так сказать, искусство третьего сорта, махорочное, маргариновое, даже развращающее народ. Нет, мелодраму надо заменить пьесами Чехова, варьете – операми Гуно и Чайковского, цирк – классической комедией и т. п.

Надо суметь радикальнейшим образом покончить с этой пошлой точкой зрения.

Я не хочу высказывать здесь парадоксов. Я не хочу доказывать, что мелодрама выше литературной драмы, что варьете выше оперы, что цирк выше театра. Хотя честно и откровенно сознаюсь, что имеются весьма веские аргументы в распоряжении того, кто пожелал бы эти парадоксы доказать.

Сегодня ограничусь только установлением одного общего принципа и перейду к специальным замечаниям относительно обновленного цирка.

Если промышленники зрелищ устраивают какого-либо рода приманки для толпы и побеждают в конкуренции так называемые порядочные театры и т. п., то мы никогда не должны относиться к этому с тем горделивым презрением, которое диктуется заносчивым представителям буржуазной культуры их отвращением к «хаму».

Коммунист, интересующийся вопросом культуры, должен априорно чувствовать, скорее, симпатию ко всему тому, что окрашивается буржуазными культуртрегерами словом «хамское».

Конечно, хищный антрепренер, отвратительнейший тип буржуа, приготовляя народу художественную пищу, отравляет ее, насколько может. Он потворствует самым низким и дурным страстям толпы. И тем не менее раз он ей потворствует, – он должен суметь как-то угадать ее исконные вкусы, а эти исконные вкусы толпы не только не могут быть насквозь дурны, но они, конечно, на большую половину выше, лучше и сильнее, чем вкусы культурных людей, головастиков, эклектиков и часто отравленных к тому же предрассудками, расчетами, пристрастиями и т. д.

Толпа, по замечанию Гете, любит яркое, сильное, выразительное, разнообразное. Переносит степени ужаса, которых не выдерживают расслабленные нервы интеллигента, и встречает громовым хохотом фарсы, посыпанные крупной солью, которой не чуждались Аристофаны и Шекспиры, но которая бьет в нос комильфотной публике литературных зал.

Я писал в одной недавней статье1: когда мы присмотримся к зрелищам, имеющим успех у толпы, пристальнее, мы увидим, что народные массы увлекаются ими не за белила и румяна, не за убогую роскошь наряда, в которую вырядил их антрепренер-сутенер, а за ту здоровую красоту и тот живой темперамент, который подо всем этим скрывается. Сорвите с мелодрамы, кафешантана, балагана, цирка все эти отвратительные прикрасы, и вы увидите, что по строению своего тела и силе своего духа они превзойдут холеных красавиц с томными глазами и расслабленными членами, которыми восхищаются в салонах.

Подите в цирк. В нынешний цирк – всегда грубоватый в силу вышеуказанного обстоятельства, а ныне впавший в порядочное убожество за разъездом лучших артистов, обнищанием средствами, отсутствием фуража и т. д. Вы увидите, что цирки и теперь переполнены. По воскресеньям они дают битковые сборы. Присмотритесь к публике: это наша публика. Это та публика, которую мы только еще начинаем зазывать в театр. На девять десятые красноармейцы, рабочие и их семьи.

На днях, когда я был в цирке Никитина, эта публика, узнав о моем присутствии в зале, устроила мне единодушную овацию. Это наша публика. И один тот факт, что она до страсти любит цирк, показывает, что мы не смеем быть к нему равнодушными и что те из нас, которые расходятся в этом отношении с нею, скорее не правы, чем она.

Мне лично авторитета толпы в