Надпись намертво въелась в страницу, и что Наиля ни делала, стереть ее не удалось. В какой-то момент ей просто жутко стало. Уставилась на эту книгу, только сейчас до конца осознавая, что - ВСЕ. Написанное ушло во вселенную. Она аж осела в кресле, закрыла рот ладонью и зашептала:

- Мама, мамочка...

Получается, она только что создала заклинание? И такое бестолковое, что самой стало стыдно. Ей сразу вспомнилось, что Инар говорил про заклятия.

"Заклятие неизменно, его формулу нельзя исказить или переиначить".

Но! Он же говорил еще!

"Его можно дописать. И тогда это уже будет новое заклятие поверх старого".

- Фуууух... - выдохнула она, вытирая лоб, покрытый испариной.

От волнения сердце колотилось в горле, а ладони взмокли. Вытерла их об себя, а потом стараясь, чтобы руки не дрожали, вывела еще. Теперь это выглядело:

"Я хочу, чтобы"

И застряла, раздумывая, что писать дальше.

Только отвела руку, по буквам опять побежал огонь, намертво закрепляя запись. Страшная книга опять завершила заклинание. Наиля ахнула, хотелось крикнуть:

- Нет, подождите! Я же еще не придумала!

Но было поздно. И тут она заметила, что запись едва заметно плывет. Может быть, это это ей мерещилось, но книга, словно живой собеседник, ждала от нее чего-то.

- Хорошо, хорошо, - зашептала она.

И стала выводить дальше:

"Я хочу, чтобы все было хорошо"

Опять вышло размыто и непонятно! Хорошо? Кому хорошо? Все - это все равно, что ничего. Надо конкретизировать, а как?

Господи Боже... Что писать? Что?!

Но книга восприняла по-своему ее неуверенность и душевные метания. Несколько секунд промедления, и снова огонь прошелся, запечатывая то, что Наиля написала.

- Нет, пожалуйста... - взмолилась она, чуть не плача.

Ей казалось, что буквы сердито дрожат, что они требуют. В ушах стало звенеть от напряжения. Дыхание сбилось, как будто она стометровку бежала. Откуда-то, из каких-то глубин подсознания пришло - ДОЛЖНА.

Она не может бросить заклинание, должна завершить, раз начала.

И тогда она, очертя голову, бросилась вписывать первое, что ей в тот момент пришло в голову.

"Я хочу, чтобы все было хорошо, и у нас с Сахой получилось пройти обряд".

Последние слова дописывала из последних сил. Но книга, кажется, смилостивилась, сочла заклятие законченным. Огонь прошелся по нему от начала в конец, прогоняя объемную волну, а потом точно так же обратным порядком - из конца фразы в начало. Ярко вспыхнул напоследок и погас.

ВСЕ.

Наиля откинулась в изнеможении на спинку кресла и закрыла глаза. Чувство такое, что ее как лимон выжали. Руки тряслись от слабости, вспотела вся, волосы взмокли. Стала наваливаться дикая усталость, а тело ломило, как будто она мешки с цементом грузила. Подумала - помыться бы сейчас, но не было сил. Потом, все потом.

Она закрыла книгу, кое-как доползла до дивана и прилегла, свернувшись калачиком. Последняя мысль, мелькнувшая в сознании, была про ашхи. Что-то такое... важное. Надо сказать Сахе...

Но она не успела додумать, просто вырубилась.

Там на диване ее и нашел Саха, вернувшись поздно вечером. Сначала умилился, а потом испугался, увидев, в каком она состоянии. Потащил ее в ванную, быстро пресек все протесты и собственноручно выкупал в горячей воде. А потом усадил ее, завернутую в теплый махровый халат в постель, кормил с ложечки и отпаивал сладким чаем.

И только когда Наиля немного пришла в себя, спросил:

- Ну, и зачем ты полезла одна? А?

- Я же должна была попробовать, - пробормотала она, кутаясь в халат.

- Эта чертова книга чуть всю тебя не выпила!

- Это потому что я заклинание трижды переписывала.

- Ага! Ты слышала, что сказал Инар?! В любое заклятие, чтобы оно начало действовать, вкладывается сила. Жертву приносят, чтобы закрепить эффект. Жертву, понимаешь?! Это значит, чью-то жизнь! - говорил он и все распалялся, с ужасом представляя самое худшее. - А ты трижды. Глупая девчонка!

Под конец его уже просто трясло. А она наморщилась, выпятила губку и сжалась, как обиженный ребенок.

- Прости. Прости. Прости... - прижал ее к себе, уткнулся носом в макушку. - Я испугался, девочка моя, прости.

- Саха, - вскинула она на него глаза и проговорила шепотом: - Я написала, чтобы у нас получился обряд.

- Что ты...

Он осекся. Сглотнул и замер, глядя на нее.

Звенящее молчание повисло, они так и смотрели друг на друга, не решаясь сказать ни слова. Потом он еле слышно выдохнул:

- Ты... хочешь? Мы... кхммм...черт, мы могли бы...

Прямо сейчас. Он обернулся в сторону двери, потом снова взглянул на нее. Сжал кулаки и подсел ближе.

- Вишенка моя. Ты... хочешь?

Это было важно. Добровольное согласие. Она нервно сглотнула, глядя на него исподлобья, и кивнула.

Сахе показалось, что ждать, пока им испекут кахк с ашхи, слишком долго. Где, как, неважно, он раздобыл кулек готового. Это ведь еще не все, нужна была вода освященная. Но это ничего, он наизусть знал формулу.

Теперь главное.

- Готова?

А у самого от волнения руки дрожат, в груди разливается холод. Странный вид был у Наили, она хмурилась и терла лоб, как будто силилась что-то вспомнить, потом просто кивнула.

Трудно было начать. Разломил первое печенье, дал ей половинку. Потом еще.

- Ну, что? - спросил, нервно сглатывая.

- Ничего пока. - Темные глаза лихорадочно блестят, а в глубине страх.

Она съела весь кулек.

И ничего.

Сначала они не верили. Решили немного выждать, но чем дальше, тем горше приходило осознание. Ничего не вышло.

Наиля плакала, а ему хотелось ее успокоить. Прижал ее к себе крепко, баюкал на руках.

- Не плачь. Все хорошо, - тихо говорил он, целуя ее в макушку. - Мы вместе. Остальное не имеет значения.

- Саха, - всхлипнула девушка, прижимаясь к нему теснее. - Ты понимаешь, книга... Она получается, не сработала? Но тогда... я просто не понимаю.

- В бездну книгу. Не трогай ее больше. Потом, когда будет свободное время, вместе разберемся во всем.

- Хорошо.

Она глубоко вздохнула и вытерла слезы. Бледно улыбнулась ему и спросила:

- А у тебя как прошел день? Чем ты был занят?

Дел у него сегодня было под завязку, весь день прошел в бегах, а потом они еще с Инаром перелопачивали в асурском архиве все, что у них нашлось по кровной магии. Но Саха не стал пересказывать всего, сказал только то, что показалось ему значимым: