Что еще рассказать тебе, Чанчур, о Пьере Ришаре? В интернете все сказано: какое у него семейное положение, чем он знаменит, даже какой у него рост, вес, что с ним сейчас не марокканка Айша, а бразильянка Сейла. Там же длиннющий список фильмов, в которых он играл. Все эти желтые ботинки… Я рассказал от себя несколько историй, но вот что еще важно.

Когда Джек Валенти, президент гильдии режиссеров Америки разрывал на сцене оскаровской церемонии конверт, он извинился, что чрезвычайно простужен, взглянул на бумажку и медленно начал читать: “Сегодняшний победитель в номинации “Лучший иностранный фильм года” – фильм “Ше…””. Джек Валенти закашлял громко, глухо, простудно; мы, сидящие в смокингах авторы, переглянулись… Я увидел ликование на лицах моих друзей, Пьер Ришар, самый эмоциональный из нас, открыл рот и беззвучно кричал на весь оскаровский зал. По-английски наш фильм “Влюбленный кулинар” называется “Шеф ин лав”, и Джек Валенти перед кашлем уже назвал первые две буквы “Ше…”. Кашлял он секунды четыре. За эти четыре секунды каждый из нас увидел себя с золотой оскаровской статуэткой в руках… Я представил, как самолет приземляется в аэропорту Тбилиси, мои друзья, не друзья встречают нас, победителей, как президент Шеварднадзе просит подержать Оскара и говорит, что-то вроде: “А они хотели меня взорвать, нет уж! Мы живем и будем жить!” Я даже успел представить, где должен стоять Оскар, на моем книжном шкафу, в столовой, а может, в спальне держать его под подушкой, чтобы видеть яркие сны победителя. Четыре секунды кашлял Джек Валенти, потом закончил фразу. “Сегодняшний победитель в номинации “Лучший иностранный фильм года” – фильм Чешской республики…” – и назвал нашего конкурента в оскаровской лотерее. У Валенти “Че…” прозвучало как “Ше…” Не знаю, как этот ни кем не замеченный акустический казус вами прочитан, но получить “Оскар” и через четыре секунды потерять его?! Думаю, даже у Пьера не было сил произнести свое традиционное: “Надо все вытерпеть”. На другой день мы отвезли смокинги фирмы “Шеппард” и сдали их огромному итальянцу… Можно ставить точку. Я все рассказал… Но Джамбул Джабаев, казахский поэт “что вижу о том пою”, шепчет мне в ухо: “Доскажи историю о Маркесе. В ней финал рассказа о Пьере”.

Габриэль Гарсия Маркес приехал в Москву на кинофестиваль в составе мексиканских кинематографистов. Была середина восьмидесятых. Двое моих вгиковских сокурсников – мексиканцы Серхио Ольхович и Гонсало Мартинес – обняли меня и представили: “Познакомься, Гарсия Маркес”. Я проглотил язык. Вечером мы оказались за общим столом. Молчу. Очень-очень хочу рассказать казахскую историю о классиках марксизма-ленинизма, но… А вдруг не поймут… Как бы в лужу не… Все же рискнул, виновата в этом была текила. Серхио Ольхович переводит. Когда я дошел до полки “классики марксизма-ленинизма” и нашел там книгу Маркеса, классик захохотал. Громко на весь ресторан пресс-центра. Три дня мы встречались то в коридоре гостиницы “Россия”, то в фойе, то в ресторане. Маркес, увидев меня, кричал: “Я – классик марксизма-ленинизма!!!” Бил себя в грудь… Мне повезло в жизни на хороших классиков. “Пьер, – кричу я из Парижа в Марсель, – мы снимем все наши истории про двойников и про одиночек. Оп-ля! Мы живы!!!”

Утром 21 апреля 2015 года в берлинском госпитале кинорежиссер Бахтияр Худойназаров, страдающий неизлечимой болезнью на букву “Р”, сказал маме, которая приехала из далёкого Таджикистана ухаживать за сыном: “Мама, всё”… Это были последние слова 49-летнего автора фильмов “Братан”, “Кош ба Кош”, “Лунный папа”, “Шик” и многих других. Его берлинский дом полон золотых, серебряных, бронзовых львов, леопардов, русалок, означающих победы на престижных кинофестивалях в Венеции, Токио, Локарно, Мар-дель-Плата, Карловых Варах…

Бахтияр был гражданином мира, жил в Европе, но лучшие свои фильмы снимал на родине, в Таджикистане, с таджикскими актерами, с таджикской съемочной группой… Мусульманин по роду и крови, он принял христианство, был похоронен на православном берлинском кладбище, где под столетними дубами лежат люди со старорусскими фамилиями Шаховские, Жуковские, Потемкины…

Бахтияр был (нелепо произносить это слово “был”) веселым, жизнерадостным, с вечно лукавой и в то же время беззащитной улыбкой на восточном лице. Своим мощным торсом, смуглой кожей, копной густых черных волос он походил на фенимор-куперовского индейского вождя. Еще он был похож на тигра, которых рисовал Сальвадор Дали (знаю, что сравнение это удивит многих). Бывают беззащитные тигры? Нет? Тогда я не прав.

Мы были друзьями. Разница в годах была большая. Но какое это имело значение, когда при первой же встрече в Берлине мы решили, что я пишу сценарий “Лунный папа”, а Бахтияр снимает его! Нас свел продюсер Карл Баумгартнер, полунемец-полуитальянец. У Баумгартнера в тот год была беда. Фильм “Андеграунд”, который он сделал с Кустурицей, завоевал в Каннах “Золотую пальмовую ветвь”, но не заинтересовал зрителя. Кинозалы были пусты. Кустурица, снимая фильм, “съел” три бюджета. Баумгартнер, доставая деньги, разве что не грабил банки. Его обожали старые итальянские аристократки. Он “одалживал” у них бриллиантовые диадемы, закладывал в ломбарды, продал свой дом, машину, мотоцикл, надул собственного деда: тот выиграл лотерейный билет, Баумгартнер подменил его. Он сделал все, чтобы “Андеграунд” был снят. Объяснить прокатный провал можно. Фильм “Андеграунд” о войне в Югославии, мир смотрел эту войну ежедневно по телевизору. Зритель сказал: “Не надо, спасибо, покажите нам что-нибудь другое”. Баумгартнер преклонялся перед Кустурицей, но прогорел на “Андеграунде”. И тут он увидел фильм “Братан” Бахтияра Худойназарова. Черно-белый, полный молодой энергии, снятый за пять копеек. Бахтияр получил грант берлинской “Нипков программ” (жить год в Берлине, получать стипендию, готовить новый кинопроект). Новым проектом оказался сценарий “Лунный папа”. Баумгартнер то шептал, то кричал нам: “Сделайте что-то несложное, съемки в Таджикистане, и почти бесплатно!”

“Лунный папа” – история, случившаяся в городке, где я провел грузинское детство. Наш сосед, милиционер, один воспитывал дочь Лауру, мою одноклассницу. Девочка не по годам расцвела в свои шестнадцать лет. Мой дядя Василий, глядя на нее, развешивающую белье на соседнем балконе, шептал: “Инжир, вот-вот лопнет”. Я не понимал, почему Лаура должна “лопнуть”. Папа-милиционер сопровождал дочь всюду – на дни рождения ее подруг, в кино, в дом культуры, куда заезжали театральные труппы, как правило, халтурить: спеть арию Ленского на дуэли, задушить Дездемону в постели, произнести монолог Ленина на броневике. Все это с танцами, песнями, клоунадой. Вот на такой концерт заезжих артистов милиционер отвез дочь, сам пошел кутить с друзьями, договорившись, что подъедет к концу представления. Всегда пунктуальный, папа в этот раз опоздал. Дочь ждала-ждала и пошла домой коротким путем через овраг. За ней увязался кто-то, назвавшийся артистом, и совершил то, что девочка не очень-то и поняла. Светила луна, благоухали травы, ей было хорошо. Вскоре стал у Лауры расти живот. Папа-милиционер в ужасе. Он посадил дочь на мотоцикл, и они стали объезжать все провинциальные театры. На спектаклях, куда милиционер с дочерью попадали, они смотрели на сцену в надежде узнать того “лунного папу”.