– Вот же мутильщик! – возмущаюсь. – Не может прямо. Кароч, хорошо, что мы с тобой нашлись. Роза и Сильфида должны спасти мир! Ты тетрадь, кстати, нашла?

– Да, но пока до конца не поняла, как действует.

– Ничего, поймешь. Хотя, канеш, побыстрее надо.

Тут Серый уши строполит. По стеночке к нам ползёт и влазит нагло и беспардонно:

– Здравствуйте, миледи, – и скребёт ногой по земле. Одно слово: ушлёпок! – Вы разве не хотите разнять этих буянов?

И пальцем за спину, зёнькой косит, блымает: мол, зырьте, что творят.

А творят чёрное! Чую, армагедец наступит раньше.

– А у вас есть идеи? – говорит Айринн, и все мы увиливаем от ливня камней и искр, что летят в нас. Ныкаемся за выступ. Не знаю, как у них, а у меня сердце в горле, вот-вот на землю шлёпнется.

Серый усаживается наземь и разводит руками.

– Думал, у вас есть…

– Я не больше вашего знаю о салигиярах, а может и меньше.

Распирает, ибо одна в теме, чё они сцепились.

– Они давно знакомы, – говорю. – Учились вместе.

– Ааа, – тянет Серый, будто въехал. – Так у них встреча выпускников?

– Неа, – мотаю башкой и закрываю её руками, потому что снова летит, – Тодор не выпускался. Бэзил его слил. Того наказали, а ещё судью там какого-то слил, Эйдена, вроде. Тому тоже крылья отрезали…

– Что? – восклицает она.

– Что слышала, – кривлю морду. Не люблю, когда переспрашивают, да ещё с таким выражением. – Сливщик этот чёрный. У нас таких на раз чморят. В Залесье бы не выжил, Тодор чё-т церемонится.

Думала, мы тоже сцепимся, так она зыркнула! И, поди, та ещё волосянка бы вышла, но тут мимо чё-т как метнётся – яркое, по зенькам – вжик! Хоть, ори!

И драчуны – спутанные все – колодой вниз только – шмяк. Ух, как хряпаются! Аж у самой заныло, будто и я.

– Кто осмелился приволочь сюда ангелов?

Дед выходит из тени, старючий, едва стоит. Но сжимает стрелялку, и крутую! Из неё и пальнул.

Эта, похожая на Ирку, что дружит с Машкой, кидается к чёрному, будто дед – тень. Не существует его для неё.

Серый отползает дальше, жмётся в камень, не любит дедов, поди.

Одна я зырю на него во все зеньки и с трудом узнаю:

– Вер! Пак сказал, что ты будешь…

Слова – врассыпную, как тараканы от света. В башке звенит и тоненько воет, лыба сама к уху ползёт, в горле ком и зеньки щиплет. Раскрываю руки, лезу обнимать.

– Дождался, – бормочу.

– Дошла! – и трогает волосы треморной рукой. Щурится, блымает, вот-вот в нюни впадёт. – Не изменилась совсем, – говорит, – сразу мамина сила видна.

Оборачиваюсь, а они все стоят прифигевшие и на нас зырят. Айринн их выпутала, Вер в них какой-то сетью пальнул. Косятся на друг друга, но больше биться не решаются: одно слово – ангелы! Благородные, мля!

– Ангелы – с нами, – говорю.

Вер качает головой.

– Забыла, как они нас гоняли.

– То другие же, – напоминаю, – а эти, позырь, на людей смахивают. Тодор, тот, что с красными волосами, вообще бывший. Ненастоящий.

– Да уж, – тянет Вер, – как всё поменялось-то, пока тут сидел, тебя ждал. Но раз уж они пришли, значит, так надо было. Без предначертания не добрались бы.

– Ещё как с предначертанием! И она, – тычу в Айринн, – и я с Охранителем виделись! Он и свёл!

– С Великим Охранителем? – уточняет.

– Угу, – говорю, – с ним.

– Плохо, он враг.

– Да нет же! – мотаю башкой. – Он меня розой назвал и сказал: цвети! А она вообще сильфида, это её Ульта родила, вон, мамино зерно.

Он не радостен и думает о своём. Потом кивает нам всем: пошли, мол, и, бредёт в дырке в стене.

Ныряем за ним.

Ну, канеш, аппаратная! Помнила про неё, но фиг бы нашла. Вон как замуровал!

Остальные тоже ныряют следом и присвистывают аж!

Тут клёво! Хоть старо, ржаво и покрыто пылью.

Вер манит нас к центровому столу. Помню, Пак там что-то клацал и середина светилась.

Теперь – тоже.

Но Вер не спешит, проверят: готовы ли? Взгляд тонкий, игольчатый, так и нанизывает, не соскользнёшь.

Ирка жмётся к чёрному, Тодор стоит гордый, руки сложил, Серый чё-т юлит и зеньками стреляет: хороша компашка! С такими только мир спасать, ага!

Но Вер, кажется, доволен.

– Слова матери сбываются: Роза встретила Сильфиду. Звёздный дождь обрушился на нас, а скоро падёт и Небесная Твердь.

Ну, блин! Всю радость угробил! Не прощу!

– Мы увидим последние дни и обратим их в первые.

Тишина!

Только его голос – хоть и дребезжит, как старая колымага, но разлетается повсюду, до самого потолка.

– Но прежде, чем вы пойдёте свершать подвиги, вам предстоит увидеть то, что сто пятьдесят лет хранилось в тайне…

Нажимает какие-то рычажки, кнопочки тыкает, и середина стола светится сильнее. Но сначала – приходят слова. Голос – стариковский, важный такой, говорит, как гвозди вколачивает: мол, наслаждение непристойно…

– …голограмму Бога!

И тот является нам.

Техническая остановка два

(Голограмма бога)

…голос старческий, исполненный мудрости и достоинства:

– …грешник никогда не ступит на Небесную Твердь и не войдёт в Сияющие чертоги… Запомнил?

– Да и даже записал! – бойко отвечает юноша, что стоит коленопреклонённым у ног вещавшего старца, и щёлкает кнопкой на гологафе. Почти белая прядь пересекает чистый лоб, а в голубых глазах совсем не по-небесному пляшут бесенята.

Старик треплет юношу по плечу: когда молодой человек поднимается во весь рост, то оказывается на голову выше вещуна.

– Думаете, они поверят? – он возится с приборами, настраивает. Старец перебирается на некое ложе, наподобие стеклянного гроба.

– Ещё как поверят! Заветы и запреты – самое мощное оружие. Мы придумали идеальный вариант управления: заснуть.

Он устраивается поудобнее, юноша подсоединяет к его телу прозрачные проводки.

– Мы спим, а они боятся нас и потому слушают! Это, знаешь, как с родителями. Дети, когда те уходят или ложатся отдохнуть, шалят, но всё время, подспудно, ждут возвращения или пробуждения и кары за шалости. Если они не разумны. Разумные дети стараются не будить, не шалить, выполнять заветы. А можно поступить ещё круче – назначить им няньку, вроде строгую, но добрую. По сути, нянька ничего особенно и сделать-то не может, но она блюдёт, а, значит, тоже внушает страх. Великий Охранитель – око спящих. Так они станут звать тебя.