Только я начала раздеваться, как Иоаким Прокопович поспешно отвернулся, кажется, не столько боясь увидеть, как я раздеваюсь, сколько того, что я подумаю, будто он за мной подсматривает. Мне стало смешно и я, нарочно попросила:

— Иоаким Прокопович, вы не поможете мне расстегнуть крючки на платье? Они на спине, и я не могу дотянуться.

— Извольте, Алевтина Сергеевна, — замявшись, ответил он и, не поднимая глаз, пришел мне на помощь.

Что же я делаю бесстыдница, — подумала я. — Это Алеша виноват, он меня приучил подсмеиваться над людьми и легко относиться к чужим слабостям.

Вот незадача, — думал, между тем мой тюремщик, толстыми, неловкими пальцами, расстегивая маленькие крючки на моем платье, — еще подумает, что она мне нравится. Вовсе она мне не нравится. Жалко ее, это правда. Тоже, как я, сирота, намыкалась по чужим людям. А теперь еще Курносый непонятно с чего на нее ополчился. Жалко сироту, вон какие у нее смешные веснушки на спине!

— Вот и все, — с большим облегчением, сказал он, с трудом справившись с последним крючком. — Теперь будет хорошо.

Что, будет хорошо, я не поняла, думаю, он, этого тоже не знал, сказал просто так, чтобы скрыть неловкость.

Иоаким Прокопович отошел к окну, повернулся ко мне спиной и сделал вид, будто что-то рассматривает во дворе. Я быстро сняла платье и нижние юбки и встала с ногами в корыто.

Что делать дальше было пока непонятно. Садиться при нем в корыто и мыться самой, я не решилась. Мой же банщик, по-прежнему не отрываясь, смотрел в окно. Мне отчего-то сделалось неловко, и я не сразу решилась попросить:

— Я готова, можно поливать.

— Хорошо-с, — немного изменившимся голосом ответил он, боком подошел к ведру, и зачерпнул ковшиком воду. Он представил, где я стою, сделал боком несколько шагов в моем направлении, не дошел до меня, поднял руку и собрался вылить воду на пол.

— Что вы делаете! — испугано, воскликнула я. — Я не там, я здесь!

— Вот грех-то, какой, видать ошибся, — покаянно сказал он. — И что это со мной!

— Так вы на меня все-таки немного смотрите, а то, как же поливать не глядя! — сгоряча, сказала я и тут же прикусила язык.

Иоаким Прокопович сделал над собой заметное усилие, повернул голову, определился, где я стою и, опустив глаза, разом вылил на меня весь ковш. Вода была чуть теплая, после дневной жары в самый раз. Я едва успела смочить ладонями грудь и живот, как у него снова нужно было просить воду, а он стоял как истукан с пустым ковшиком в опущенной руке.

— Какая она оказывается, смешная, — размышлял, между тем, Ломакин, — я всегда считал, что бабы совсем другие, толстые и в складках. А эта такая аккуратненькая, гладенькая…

— Иоаким Прокопович, полейте, пожалуйста, еще, — попросила я, — только лейте медленно, а то я не успеваю мыться. И смотрите, что делаете. Все равно вы меня уже видели!

— Я как-то, простите, Алевтина Сергеевна, этого никак не пойму. Она, конечно, вода и прочее, стекает или как-нибудь по-другому, — бормотал он, опять зачерпывая воду. — Я как-то такое первый раз и не всегда…

— Ладно, лейте, чего уже там, — смиренно сказала я, — а то у нас весь пол будет мокрым.

— Я стараюсь, однако не всегда, не судите строго, — совсем заговорился он, так что мне стало его жалко, и тонкой струйкой начал лить мне воду на голову.

Вот какая она, оказывается! — думал он, незаметно меня рассматривая. — И все у нее такое округлое и плавное. Одним словом, Божье творение. Мне бы ее только погладить, вот было бы, наверное, славно!

— Теперь лейте на спину, — попросила я, поворачиваясь.

А сзади то, как она хороша, чисто, чисто… — он попытался придумать сравнение, не сумел и сравнил, как привык, обычно, — …чисто, Божья благодать.

Если говорить честно, слышать такое мне было приятно. Думаю, многие женщины меня поймут и не осудят. Ведь все, что происходило, было совсем невинно. Иоаким Прокопович ни о чем таком даже не думал, ну, а я уж тем более. Он просто мной любовался, а я ему не мешала.

Смыв с себя пот, я спросила:

— У вас есть мыло?

Ломакин засуетился, опустил ковш в ведро и метнулся к своему дорожному багажу.

— Как же-с, я всегда все с собой вожу, мало ли в какое дикое место попадешь, — говорил он, разбрасывая свои вещи. — Есть, знаете ли, места, где вообще ничего нет. Вот оно, нашлось. Мыло у меня, Алевтина Сергеевна, преотменное!

Я приняла в руку душистый кусок и принялась намыливаться. Ломакин уже не скрываясь, любовался мной, как-то даже не отрывая взгляда и не моргая. Мне от такого пристального внимания, стало неловко и чтобы его как-то отвлечь, я попросила:

— Вы мне не поможете вымыть спину?

Иоаким Прокопович открыл рот, что бы ответить, но слова у него застряли где-то в горле, так что он смог только пискнуть. Он разом вспотел еще сильнее, чем давеча в душной карете. Я уже была не рада, что его попросила, хотела отказаться, но он уже вынул у меня из руки скользкий кусок и начал водить им по спине. Рука у него была большая, шершавая, но и нежная. Мне невольно вспомнился муж, но и руки, и мысли у них были совсем разные. Я представила, чем бы уже все кончилось, будь на месте Ломакина Алеша…

Иоаким Прокопович добросовестно намыливал мне спину, даже не помышляя о том, чтобы попасть рукой куда-нибудь не туда, куда следует. Он был так осторожен, что мне стало смешно и захотелось пошалить. Когда его рука опустилась чуть ниже талии, я быстро изогнулась в пояснице. От неожиданности, рука у него дернулась и, он, видимо, пытаясь меня поддержать, подхватил снизу.

Этого не ожидала я и невольно вскрикнула, а он, вместо того чтобы отпустить меня и извиниться, крепко прижал к себе мокрой, намыленной спиной и обнимая нежно и крепко, горячо зашептал прямо в ухо, обдавая запахом дешевого нюхательного табака:

— Алевтина Сергеевна, голубушка, хотите вместе бежим?! Бог с ней со службой, я за вас всех кирасиров перебью! Спрячемся в Сибири, или за границу сбежим. Я ведь все умею! Будем жить, как у Христа за пазухой! Знали бы вы, что мне приказали против вас сотворить!

— Ну, что вы, что вы, Иоаким Прокопович, — растеряно ответила я. — Мы же с вами всего ничего знакомы, вы меня совсем не знаете. К тому же я замужем.

— Знаю я вас, сердцем понял! — почти плача ответил он. — Вы хорошая, добрая, мне без вас больше нет жизни!

То, что бывает любовь с первого взгляда, я знала, но не предполагала, что она может быть быстрая и сильная. Я все время следила, о чем думает Ломакин, и все-таки пропустила момент, когда он влюбился. Самое удивительное, что Иоаким Прокопович совсем не хотел меня как женщину, такое я бы, конечно, заметила и не допустила. Он меня не желал, а жалел, причем так остро и отчаянно, как будто мне в эту минуту угрожала смертельная опасность.