ужас, который сын для меня своими словами нарисовал. Потом ­– кульминация войны, которую он затеял, в самых кровавых и негативных для него последствиях. А потом… Я вижу детей. То мальчиков, то девочек. Их много.

Господи, эта, судя по ее семейке, точно ораву нарожает… Этой только дай волю!

Господи… Боже мой!

Господи, еще внуков от нее не хватало!

Дожили!

Господи… А ведь ребенок уже мог быть.

Боже мой… Боже мой… Что же она с ним сделала?

Да мне-то какая разница?! Осуждать ее – последнее дело. А жалеть о случившемся – тем более.

Господи… Если выживем, она ведь точно родит от Саши.

Господи… Ну что за ирония судьбы?!

За что???

Господи… Да какая разница, кто рожает? В первую очередь, это будут дети моего сына.

Людмила Владимировна Георгиева: София, доброй ночи! Простите, что смею беспокоить в столь поздний час. Нет никакого смысла продолжать бегать от прошлого. Ситуация достигла пика. Нам с вами нужно поговорить. Срочно. Это вопрос жизни и смерти. Свяжитесь со мной, как только сможете.

Сонечка Солнышко: Я готова. Пишите адрес, куда приехать.

32

У каждого человека в жизни своя партия.

© Александр Георгиев

В кожаном саквояже десять штук баксов. За ремнем пистолет. Отстраненно охреневая от собственного хладнокровия и того лютого дерьмища, в которое превратилась моя гребаная жизнь, я спокойно пересекаю парковку, когда из-за знакомого Гелика выходит Тоха, а за ним и Филя.

– Какого черта вы, двое, здесь делаете? – толкаю с приглушенным раздражением.

– Приехали на подстраховку, – выдает Шатохин со свойственной его речи ленивостью, демонстративно гоняя жвачку по рту и не вынимая рук из карманов кожанки.

– Зря утруждались. Сам справлюсь, – отвожу полу куртки, чтобы засветить пистолет.

Мол, все на контроле.

Фильфиневич подергивает бровями и присвистывает.

– Гангстер, бля, – комментирует, как сказал бы Аль Капоне, без особого уважения.

Но мне насрать. Некогда производить впечатление. Из-за другого голова пухнет.

– Езжайте домой.

– Ни хрена, – отсекает Тоха. – Мы с тобой, и не ебет.

– Ладно, – хриплю я.– Нет времени на споры.

Снимаю блокировку со своей тачки, закидываю саквояж на заднее сиденье, другую сторону которого уже занимает Филя. Тоха садится на переднее пассажирское и, едва я ныряю за руль, принимается, как обычно, за болтовню.

– Значит, ты нашел этого ублюдка, – озвучивает очевидный факт, пока я выезжаю с парковки. – Того самого ублюдка, который после ухода от твоего отца сбежал с семьей в Карпаты? Каким образом?

– Не поверите, – бубню угрюмо, напрягаясь, когда по проспекту разлетаются сирены полицейских машин. Прищуриваясь, смотрю в боковое зеркало. Убедившись, что транзитом валят, ухожу в сторону, чтобы пропустить. – В общем, – продолжаю, когда снова тихо становится. – Отец его сам нашел. Закипишевал из-за дела, которое Полторацкий шьет, и начал метаться, подчищая все возможные косяки. Целая бригада наскоком в дом этого наемника зарвалась, чуть не порезали всю семейку. Ну, тот тоже не зря полжизни животы неугодным вспарывал. Порешил всех сам. Это гремело на полстраны, не слышали?

– Да что-то такое мелькало в ленте, – кивает гривой высунувшийся между передними сиденьями Фильфиневич.

Ловлю его взгляд в зеркале заднего вида, на кураже моргаю. Адреналин кипятит кровь. А увлеченность делом помогает блокировать вал реактивных эмоций, которые возникли после разговора с Соней.

Как бы странно это ни было, но именно эта чертова война дает мне возможность держаться.

– Меня эта новость сразу, блядь, зацепила, – продолжаю, глядя на дорогу. – Не каждый день подобное происходит. Короче, изучаю я детали и, как вы думаете, че узнаю? У одного из жмуриков обнаруживают одесский паспорт, ха! Ну, приплатил кому надо в карпатском отделении, мне данные все и выдали. Я по прописке родню этого чехла нашел. А уже через них потянулась, как цепочка, целое подразделение. Треть имен у меня уже была. Я снова сопоставил все данные и методом исключения тех, кто сейчас на месте, высветил того самого мудака, который прятался в Карпатах. Электронка его нашлась, по ней связался. Предложил жирный кусок за информацию и защиту от органов для его семьи. Долго переговоры шли. И вот он мне пару часов назад пишет, что находится в Одессе и согласен на сделку.

– Пиздец, – выдыхает Фильфиневич. – Не, ну ты, Прокурор, конечно, Кинг-Конг, не спорю. Но, бля… Ты, сука, в своем уме?! Срываться вот так вот в одиночку, без подготовки! – расходится в возмущениях все сильнее. – Откуда, блядь, уверенность, что тебя там не ждет какая-то ебаная засада?!

– Уверенности нет, – признаю честно. Не отрываю взгляда от дороги, в целом сохраняю невозмутимость. – Потому и не хотел, чтобы вы со мной ехали.

– Да, бля… – взрывается Тоха. – А сам что? Бессмертный?!

Кто бы мне это говорил… Сам недавно в одиночку в логово к трем моральным уродам подался.

– Нет, не бессмертный. Приходится идти на риск, – говорю так же спокойно. – Завтра прислужник сатаны может соскочить, а мне нужны материалы, превью на которые он мне прислал. Там пушка.

– Ага, – бухтит дальше Тоха. – Из говна и палок.

Бросаю на него взгляд и ухмыляюсь.

Как бы то ни было, рад, что они со мной. И дело не в том, что чувствую себя увереннее. Просто сама по себе эта поддержка очень ценна.

Тяжелый вдох вырывается, когда возвращаюсь мыслями к Соне. За грудиной враз горячо становится.

«Я докладывала о тебе Полторацкому…»

В поисках мотивации можно свихнуться. Пока не готов. Ни думать, ни анализировать, ни делать какие-то выводы. Снова все блокирую, отсрочивая момент принятия решения, которое в любом случае не повлияет на ход войны.

– Ты вроде какой-то потухший. С Сонькой поссорились? Улетел от Чарушиных, как ошпаренный, – подбрасывает Филя в котел углища.

Я стискиваю челюсти. Напряженно перевожу дыхание.

– Скажем так: не нашли взаимопонимания в одном вопросе.

– Дай угадаю, – хмыкает Фильфиневич. – Этот вопрос касался твоей долбаной свадьбы?

– Угу.

– Если всей этой кухни не знать, со стороны ты выглядишь как гребаный мудак, – встревает со своими наблюдениями Шатохин.

– Соня знает, – сообщаю сухо. Тем же тоном уточняю: – В общих чертах.

Делаю вид, что меня ни эта тема, ни Тохины слова вообще не ебут. Не то чтобы была необходимость сохранять лицо перед парнями. Просто чисто психологически