картинками, и бездны золотой утвари. Тортумское озеро, а вот высеченные в скалах фигуры вы проглядели, в десять человеческих ростов каждая. Базилика Четырех церквей, а на крышу не вздумали влезть. Если бы вы пробрались в замуравленную комнату, и так далее.

К богатствам людским прибавлялись богатства природы. Кроме золота, все какие угодно металлы, и самоцветные каменья, и прочее. Словом, страна – самый богатый в мире угол, и Грузинская республика, если ее получит, станет самой богатой в мире страной. Здорово задумано.

Ильязд остановил его: “Господин Чулха, вы, вероятно, думаете, что я грузин и связан с правительством. Я и не грузин, и равнодушен к интересам грузинского правительства”. – “Правда? Почему же вы были сегодня там?” – “Я просто хорошо знаю Грузию и очень ценю грузин, но у меня свой взгляд на вещи. Поэтому скажите мне просто: у грузин много шансов на восстание и добровольное присоединение этих провинций?” – “Никаких”. – “У меня сложилось такое же впечатление”. – “Да и потом беда невелика, какие-то вшивые трущобы, не пройти, не проехать, никакого значения и населено настоящими дикарями”. – “Я предпочитаю такое отношение к делу. За ваше здоровье, Чулха”.

“Поговорим теперь просто, вы хорошо знаете эту страну?” – “Я ли не знаю, по торговым делам мне приходилось из Байбурта ездить и за маслом, и за лесом, и за шерстью. Правду сказать, богатства, может, в ней есть, медь и прочее, но это такая дыра”. – “Когда вы были в последний раз?” – “Был и во время русской оккупации, был и по возвращении турок, знаю Пархал, Испир, Ишхан и ездил через проход к Эрзеруму”. Теперь Ильязд счел нужным расхваливать страну: “А Хахул, какое великолепие, а Экек?” – воспоминание об Экеке вызвало у него образ старшины. “Были в Экеке. Я жил там два дня”. – “Помните голубоглазого старшину?” Чулхадзе рассмеялся: “Самозванца помню. Только ему вскоре пришлось бежать”. – “Как самозванца? – Ильязд был ошеломлен. “Очень просто, он явился туда неизвестно откуда, уверяя, что он беженец из занятых русскими областей, но, когда русские надвинулись, уже не бежал, а потом, когда турки вернулись и навели справки, оказалось, что все выдумка и ему пришлось скрыться. Так мне рассказывали, когда я в новый приезд не нашел его”.

До чего только Ильязд был сконфужен. Поиски голубоглазых, следы расы блондинов, докатившейся до перевалов на Эрзерум, измерение черепов – и вот, оказывается, этот изумительный экземпляр был вовсе не уроженцем, а пришельцем, и притом личностью самой подозрительной. И Ильязду почему-то показалось, что это сообщение бросает новую тень на Синейшину.

– А что вам еще рассказывали о нем? Я, видите ли, очень был им заинтересован как типом, такой красавец, поражен был найти такого в горах.

– Это вы попались на удочку, потому что иностранец, а я сам сразу увидел, что он из других стран, да и говорил он как-то странно, и манеры у него были подозрительные, только раз беженец, так беженец, я никакого этому не придал значения.

Они сидели во французском ресторане, подле французского посольства, и превосходного покроя черкеска Чулхи и весь его вид (хотя, по его словам, на побережье он одевался как турок) вызывали общее внимание. Это только взвинчивало этого сластолюбца, который много пил и, стараясь уже не завираться, пытался все-таки удовлетворить во всем любопытство собеседника.

– Ах, что за страна, что за люди эти бывшие гюрджи! Вы были там во время оккупации, когда все население призывного возраста отсутствовало, а когда эта публика там, так таких воров, как этот народ, нигде никогда не сыщете. Контрабандисты все поголовно. Уверяли вас, что занимаются, мол, отхожими промыслами, как бы не так, хороший промысел – контрабанда. Попробуйте провести туда дорогу – убьют. Им необходимо, чтобы страна оставалась такой недоступной и дикой. Если бы вы знали, после войны те немногие дороги – тропы, а не дороги, что провело русское командование, – разрушались местными жителями. Не верите, я сам видел. Дичь, это их хлеб. А так как турецкое правительство не желает делать эту страну для русских доступной тоже, то оно и поощряет эту запущенность. Понять не могу грузин, на кой черт сдались им эти трущобы, и пропагандой занимаются, и деньги, и кукурузу, и прочее посылают. Населению-то, понимаете, на национальный вопрос наплевать, по-грузински, правда, никто больше не говорит, но большинство помнит, что были грузинами, да и тип у них другой, да и по соседству, в Эрзеруме или Байдурже их называют не иначе, как гюрджи. Да не в этом дело. Если провинции отойдут к Грузии – прощай, контрабанда, не эрзерумскую же пустырь снабжать. А тут еще муллы вмешались, рассказывают, как грузины-христиане под Батумом унижают их единоверцев-мусульман. И думаете, это дело, чтобы в Константинополе грузинский консул показывал всем, что он представитель христианского государства? Куда работать в таких условиях? Но просят, отказать потому не в силах.

Ильязд был окончательно очарован. “Все это прекрасно, Чулха, вы неоценимый и очень умный человек, но скажите, вы могли бы узнать экекского старшину, если бы его встретили?” – “Разумеется”. – “Я думаю, что он гуляет по городу, и надеюсь вам его показать. – “Он здесь, не может быть, где вы его нашли?” – “Я встретил его случайно, не далее как вчера. Итак, вы окажете мне эту услугу?” – “Услугу, какая там услуга, я должен разоблачить этого негодяя, выяснить, кто он, это вы мне окажете услугу, показав его”. – “Отлично. Завтра рано утром в Черной деревне, часов в восемь”. – “Обязательно, голубчик, вы не хотите ли заглянуть со мной к консулу, он меня ждет вечером, я только на одну минуту, он будет рад услышать от вас об организации праздника в монастыре”.

До консульства было недалеко. После нескольких минут обмена любезностями консул взял со стола конверт и с торжественным видом произнес: “Мой дорогой Ильязд, сегодня вдвойне торжественный день. Как вам известно, почтовых сношений между Константинополем и Грузией еще нет, письма идут с оказией. И вот мы решили с сегодняшнего дня открыть грузинскую почту в Константинополе. Завтра бюро будет открыто для публики”. – “Браво, превосходная мера!” – “Для этой цели мы выпустили марки, и я, чтобы отблагодарить вас за посещение, прошу вас принять на память эту серию”. Ильязд открыл конверт, в нем было несколько грузинских марок с домашними надпечатками – “Константинополь”7. (“Я был бы разочарован, – подумал он, – если бы это дело обошлось без участия Суварова. Неужели нельзя никуда деться, чтобы не наткнуться на деятельность этого прохвоста?”) “Но вы знаете, господин консул, что этим