— Я не хочу этого брака, папа. Помоги мне избавиться от герцога. Пожалуйста.

Отец погладил ее по голове.

— Считай, что дело сделано. Поговорим, когда все это закончится.

— Я люблю тебя, папа! — удалось ей сказать, прежде чем Роберт и Синтия оттащили ее в сторону.

Под глазом младшего братца красовался живописный фингал, который он заработал на аукционе Таттерсоллз, когда поспорил с другим юным джентльменом, обвинившим его в том, что он плохо разбирается в лошадях.

— Роберт, когда же ты повзрослеешь? — пожурила его Дженис, хотя мысли были еще там, с отцом.

Синтия закатила глаза:

— Все мужчины невоспитанные варвары.

Дженис тут же вспомнила, как Люк тренировал младших конюхов, и сердце ее сжалось от тоски.

— Что‑то не так? — встревожился Роберт.

К нему тут же присоединилась Синтия.

Смахнув непрошеные слезы, Дженис пожала плечами и, натянув на лицо улыбку, отправилась приветствовать остальных родственников.

Никто ни словом не обмолвился о предстоящей помолвке: все знали, что маркиз должен сначала побеседовать с Дженис, а затем с герцогом Холси.

После взаимных приветствий и объятий Изобел наконец увела детвору наверх пить чай. Оскар, примчавшийся поприветствовать родителей Дженис и остальных членов семьи, которую он давно считал своей, возвратился в конюшню, очень довольный, что в поездке обошлось без происшествий.

Дженис, разумеется, заметила с тяжелым сердцем, что Люк ни разу не показался перед домом, чтобы забрать лошадей, хотя другие конюхи были здесь и помогали Оскару.

Но она не станет думать о нем. Просто не станет, и все, хотя давалось это ей с трудом: забыть о том, чем они занимались в погребе, не давали нывшая спина, набухшие соски, саднившее местечко между ног.

Для всех остальных чай сервировали в парадной гостиной, дополнив его изысканным угощением: тонкими ломтиками хлеба с маслом, жареной говядиной и превосходными сырами. Подали также восхитительные глазированные пирожные, клубнику, виноград и шампанское. Холси был в ударе, отметила Дженис. Держался официально, но учтиво, блистал остроумием при случае и даже иногда проявлял сердечность. При общении с маркизой и герцогом Бичампом не выказывал ни малейшего раздражения, хотя оба говорили излишне громко.

Миссис Фрайди тоже, как видно, чувствовала себя непринужденно, и Дженис была очень рада этому.

— А как поживает ее светлость? — спросила леди Брэди, как только разговоры немного затихли и компания приступила к чаепитию.

Дженис понимала, что мама очень хотела бы услышать ее, но ответил герцог:

— Благодарю вас, хорошо… насколько можно ожидать от особы ее возраста.

Его холодный тон не допускал даже возможности расспросить о деталях, и всем хватило учтивости это понять.

Дженис поспешила вмешаться:

— Она теперь живет в своей прежней спальне — мы переселили ее. Я чувствовала, что ей некомфортно наверху…

— Это было ее собственное решение, конечно, — перебил ее Холси. — Ваша дочь, леди Брэди, напомнила ее светлости, что за пределами комнаты существует целый мир, за что я ей очень благодарен.

Маркиза выглядела чрезвычайно довольной, а герцог тем временем продолжал:

— Мужчина не всегда замечает подобные вещи. Я склонен пропадать в библиотеке, или на охоте, или проводить время в конюшнях. Кстати, приглашаю вас туда на экскурсию: без ложной скромности заявляю, что там есть на что посмотреть.

— Прекрасная идея! — воодушевился маркиз, но Дженис заметила, что он внимательно изучает хозяина поместья.

Рядом с отцом девушка почти физически ощущала, что он готов защитить ее. Это было его любимейшее занятие: приглядывать за членами семьи, — и, надо сказать, он в этом преуспел.

— Как идут дела в поместье? — обратился к Холси герцог Бичамп.

— Вполне сносно. С удовольствием покажу вам территорию, тем более что мы произвели некоторые улучшения.

— Это хорошо, — заметил Дункан с дружеской улыбкой. — Обмен опытом всегда полезен.

— Но начать все же лучше с конюшни, — сказал Питер, который был одержим лошадьми, как все добрые ирландцы.

Оглядев присутствующих, Дженис порядком встревожилась: похоже, Холси на всех произвел впечатление: Марша и Синтия широко улыбались ему, словно он уже стал их новым зятем. Боже милостивый, да все, кроме папы, ему лучезарно улыбались, не только сестры.

Холси принимал все как должное, словно ничего другого и не ожидал.

Хорошо, что Дженис успела переговорить с отцом: это придало ей уверенности, — иначе как бы она стала объясняться со всеми этими людьми, ожиданий которых не оправдала?

— В письме вы упомянули об орхидеях вашей бабушки, — обратилась леди Брэди к Холси. — Можем ли мы увидеть их сегодня?

— Мама ни о чем другом не могла думать, — вмешалась Марша. — И должна признаться, мне тоже очень хочется на них посмотреть.

— Мы с Питером предпочли бы осмотреть конюшни, — сказал Роберт. — Ты не возражаешь, мама?

— Ничуть. Действительно, давайте разделимся. Женщины отправятся любоваться орхидеями, а мужчины — осматривать лошадей герцога.

Холси согласился, что это блестящая идея, но Бичамп заявил, что сначала следует навестить вдовствующую герцогиню. Снова поднялся страшный гвалт: все заговорили одновременно.

— Нам нужно найти время, чтобы поговорить, — донесся до слуха Дженис голос Холси, обращенный к маркизу.

— Непременно, — ответил тот.

Дженис очень надеялась, что Холси проявит благоразумие и конфликта удастся избежать, но, зная герцога, ни в чем нельзя быть уверенной. Только ведь и маркиз своего не уступит, если что‑то важное поставлено на карту.

И это что‑то — счастье Дженис, как он ее заверил.

Она может полностью довериться отцовской мудрости и жизненному опыту.

А пока ей следует подумать, как преподнести не особенно благоприятные новости маме и сестрам. Дженис до смерти боялась, что во время экскурсии в теплицу возникнут вопросы о причинах ее столь стремительного решения выйти замуж, а потом — не менее стремительного отказа.

Беспокоилась она напрасно. Всю дорогу дамы болтали о милых пустяках: Синтия рассказала о своих последних походах за покупками в Лондоне; Марша описала мельчайшие подробности предстоящего празднования Рождества в Ок‑Холле, к которому они начали готовиться заблаговременно, за несколько месяцев; даже мама поделилась историей о некой служанке, которая вышла замуж за лакея из соседнего дома.

Все было очень весело и приятно.

Когда карета проезжала мимо восточной беседки и Синтия начала чрезмерно восхищаться ею, Дженис в первый раз испытала неловкость: воспоминания, связанные с этой беседкой, были далеко не радостными.