– О’Келли в восторге будет. – Я стиснул пальцами виски. – Имей в виду, у него сегодня настроение не лучшее.

– Да и ладно. Я им сказал, что несогласные полезли к строителям, – уточнять не стал, но, судя по всему, они решили, будто речь о вандализме, – а я вроде как хочу убедиться, что у них все в порядке.

Сэм улыбнулся, и я заметил, что на самом деле его просто распирает от гордости, а сдерживается он лишь потому, что знает о моем провале.

– Они дико переполошились – мол, откуда это мне известно про их делишки в Нокнари, но я сделал вид, будто бы ничего особенного в этом нет, уболтал их, заверил, что никто из активистов не в курсе их существования, посоветовал быть начеку и распрощался. Прикиньте, никто из них меня даже не поблагодарил! Снобы тупые!

– А еще что? – спросил я. – Потому что это мы и так знали.

Хамить я не собирался, просто, закрывая глаза, видел тело Филомены Кэвэно, а когда открывал, то взгляд мой упирался в белую доску за спиной у Сэма, увешанную снимками трупа Кэти, и Сэм со своими достижениями и тактичностью радости мне не добавлял.

– А еще, – невозмутимо ответил Сэм, – Кен Мак-Клинток, представитель “Дайнэмо”, весь апрель просидел в Сингапуре, где в этом году тусят все самые крутые застройщики. Минус в том, что, следовательно, наш дублинский аноним – это не Мак-Клинток. И помните, что Девлин сказал про голос звонившего?

– Конечно, помню, что ничего особенно полезного, – сказал я.

– Не очень низкий, с сельским выговором, – перечислила Кэсси, – но без каких-то характерных особенностей. Мужчина, скорее всего, среднего возраста.

Она откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу, руки сцепила сзади. В своем элегантном костюме Кэсси словно вернулась с фотосессии и в нашем убогом кабинете смотрелась инородным телом.

– Именно. Следующий – Конор Рош из “Глобал”. Он из Корка, а тамошний диалект ни с чем не спутаешь, Девлин его сразу определил бы. Его партнер Джефф Барнет англичанин, рык у него прямо медвежий. Следовательно, у нас остается… – с тихим ликованием Сэм обвел в кружок одно из имен на доске, – Теренс Эндрюз из “Футуры”. Пятьдесят три года, из Вестмита, скрипучий, гнусавый тенорок. Угадайте, где он живет?

– В центре. – Губы Кэсси расползлись в улыбке.

– В пентхаусе в районе порта. Его любимый паб – “Грешэм”, я посоветовал этому типу, чтобы ходил там поосторожнее, от леваков никогда не знаешь, чего ожидать. И все три таксофона расположены по дороге от бара до его дома. Я его нашел, ребятки.

* * *

Чем я занимался остаток дня, не помню. Наверное, сидел за столом и перебирал бумажки. У Сэма появилось очередное загадочное дело, и он ушел, а Кэсси отправилась проверить какую-то слабенькую зацепку. С собой она забрала О’Гормана, оставив на горячей линии молчуна Суини, за что я был крайне ей признателен. Из-за пустоты, пришедшей на смену суете предыдущих недель, в кабинете воцарилась атмосфера покинутости, на столах, которые прежде занимали помощники, по-прежнему валялись документы, стояли забытые чашки.

Я отправил Кэсси сообщение, что из-за самочувствия на ужин к ней не приду. Молчаливая вежливость была мне невыносима. Я ушел с работы так, чтобы успеть домой до прихода Хизер – в понедельник она ходит на пилатес. Дома я написал ей записку, что у меня мигрень, и закрылся у себя в комнате. Хизер печется о собственном здоровье с упорством и рвением, с каким женщины порой выращивают цветы или собирают фарфор, однако благодаря этому она и к чужим недомоганиям относится чутко, поэтому сегодня наверняка убавит звук телевизора и лезть ко мне с расспросами не станет.

В довершение всего мне никак не удавалось избавиться от ощущения, что в суде я потерял последний шанс все вспомнить, снимок Филомены Кэвэно будто бы напоминал мне о чем-то, но о чем именно, я понятия не имел. Учитывая прошедший день, эта проблема казалась несущественной, и кто-нибудь другой на такую мелочь и внимания не обратил бы. Большинству из нас вообще неведомо дикое коварство, свойственное памяти, которая обладает особой силой, так что махнуть на нее рукой не получится.

Частичная потеря памяти – штука хитрая, что-то вроде глубоководного землетрясения, сдвигающего и поднимающего тектонические плиты, далекие от эпицентра, и сдвиги эти на первый взгляд никак с ним не связаны. Почти всю мою жизнь каждое смутное воспоминание таило в себе завораживающую, пугающую силу – возможно, оно не имеет никакого значения, а возможно, это именно Оно – То Самое, что взорвало мою жизнь и разум. Много лет я жил словно возле тектонического разлома и приучился думать, что природа сохраняет нейтралитет и что если То Самое еще не случилось, значит, Оно не случится никогда. Однако после того, как мы занялись делом Кэти Девлин, я все время ощущал подземные толчки и потряхивания, поэтому теперь во всем на свете сомневался. Возможно, фотография Филомены Кэвэно – с раскинутыми в стороны руками и открытым ртом – напоминала мне всего лишь сцену из телешоу, но возможно, снимок воскресил в моей памяти нечто ужасное настолько, что на двадцать лет мне отшибло память, – какая версия верна, я не знал.

Верной не оказалась ни одна из них. Посреди ночи, когда я погрузился в беспокойный, прерывистый сон, меня внезапно накрыло воспоминание, оно грубо стряхнуло с меня сон, и я вскочил. Сердце бешено колотилось. Я нашарил выключатель, зажег ночник и уставился на стену. Перед глазами скакали прозрачные студенистые загогулины.

Мы тогда еще до поляны не дошли, как уже почувствовали, что сегодня все иначе – что-то не так. Звуков было чересчур много, причем резких, в несколько слоев: мычанье, сопенье, вскрики, превратившиеся в дикую мешанину, более грозную, чем гневное рычанье.

– Ложись, – прошипел Питер, и мы припали к земле.

Корни и ветки цеплялись за одежду, ступни в кроссовках горели. День выдался жаркий, жаркий и безветренный, небо за деревьями ослепляло синевой. Мы, словно в замедленной съемке, ползли по земле – пыль во рту, сияние солнца, назойливое жужжание мухи над ухом, оглушительное, как визг циркулярной пилы. Пчелы на дикой ежевике в нескольких ярдах от меня, щекотные струйки пота на спине. Где-то сбоку с кошачьей ловкостью ползет Питер, за колоском-метелкой моргает Джейми.

На поляне оказалось слишком много народа. Металлика прижимал руки Сандры к земле, Темные Очки держал ее ноги, а Антракс залез на нее сверху. Юбка была задрана, на колготках зияли здоровенные дырки. За дергающимся плечом Антракса я увидел ее рот, замерший в темном