Потому я просто сказала:

— Ничего до утра с тобой не случится. А я спать хочу. Лучше бы по очереди — я этого места не знаю, мало ли кто тут у них живет… а я сменю тебя посреди ночи.

Он рассеянно сказал:

— Да-да, конечно. Если что, я тебя разбужу… Я устроилась между корней ближайшей сосны — от земли тянуло холодом и сыростью, а дерево отдавало накопленное за день тепло. Ночь была тихая, тише, чем у нас, потому что кузнечики здесь не орали, как оглашенные; облака разошлись, и стали видны звезды — обычное звездное небо, не такое красивое, как там, в Городе Мертвых, и не такое страшное — звезды были четкие и крупные, будто умытые… Одно размытое светящееся пятно неторопливо пересекало небо.

Я сказала:

— Смотри, он плывет в горы. А вон и еще один. Улисс тоже повернул голову, провожая взглядом мутное облачко света:

— Они плывут к перевалу, — сказал он.

— Ну и что?

— Лагерь за перевалом. Может быть…

— Там что-то случилось?

— Да. Во всяком случае, они, похоже, надеются на какое-то зрелище. Нам нужно торопиться…

— Но мы же не можем двигаться ночью… да еще в незнакомом месте. До утра мы все равно ничего сделать не сможем, Улисс.

— Тогда утром нужно будет поторопиться… Я пообещала ему, что мы выйдем с рассветом; я бы ему что угодно сейчас пообещала, даже перелететь через перевал по воздуху — так хотелось спать. Я подумала, что если он разбудит меня посреди ночи, то, может, я буду соображать чуть-чуть получше и мы найдем какой-нибудь выход — в конце концов сигнальный костер тоже выход, если люди Улисса понимают хоть что-нибудь в сигнальных кострах…

… Но он разбудил меня раньше.

* * *

Если время тянется и один день похож на другой, то сны снятся яркие; целые истории, а не сны, а тут я как провалилась в черную воду. Умом-то я понимала, что в незнакомом месте лучше спать вполглаза, даже если ты не одна и твой напарник в это время бодрствует, но пони мать — одно, а делать — совсем другое, и когда Улисс начал трясти меня за плечо, поначалу я решила, что мне это приснилось; как это бывает во сне, когда хочешь пошевелиться, убежать или крикнуть, но нипочем не можешь этого сделать. Потом мышцы сработали и меня так и подбросило: я вскочила на ноги, но еще с какой-то миг соображала, где это я нахожусь… Потом спросила:

— Что?

Потому что решила, что на нас кто-то напал или собирался напасть… Но вокруг было тихо. Сосны тихо шумели над головой — странный ровный шум, наши деревья шепчутся совсем по-другому. Звезды в небе уже заметно повернулись — но сменяться мне, вроде бы, было еще рано.

Потом я подумала, что что-то случилось с той их станцией — горная цепь чернела на фоне черного неба; ее было бы совсем не видно, если бы не цепочка светящихся пятен, вытянувшихся вдоль вершин горного хребта, точно нитка гигантских бус — их там собралась целая куча, но они, как всегда, ничего не делали — просто зависли над горами и все.

Я решила, что это из-за них Улисс меня разбудил, хотя они по большому счету того не стоили — сделать-то мы все равно ничего не могли.

А потому я сказала:

— Ну и ну! Но они никуда не денутся, Улисс. Можно, я еще посплю.

Он спросил:

— Ты о чем?

— Об этих! Вон сколько их поналетело. Но до утра…

— Ах, эти, — сказал он, — да… что-то там такое… Не в этом дело…

Я не могла разглядеть его лица — черная человеческая фигура на фоне черного неба…

— Тогда что еще стряслось?

— Мне придется уйти, — сказал он.

Опять за свое. Мне уж казалось, он успокоился. Впрочем, у него давно с головой было не в порядке, а потому я даже не удивилась. Просто спросила:

— Уйти? Куда? Почему бы не дождаться утра…

— Я не могу, — сказал он виновато. — Понимаешь…

— Если ты думаешь, что что-то там такое приключилось с твоими людьми… ладно, пошли сейчас. Помочь мы им все равно не можем, но ладно, пошли.

Я решила, что лучше с ним не спорить. Впрочем, он тут же сказал:

— С ними… да, наверное… Полагаю, они там тоже погибли. Уж не знаю, по чьей вине — может, просто пришел их срок, но погибли… Вся наша экспедиция потерпела крах… не в этом дело… я просто не хочу тебя пугать… так что…

Он замолчал и начал хватать ртом воздух. Лицо его исказилось. Это было страшно, и я начала трясти его за плечо. Он смотрел на меня так долго, что я уже стала сомневаться, соображает ли он что-то, потом заморгал и спросил:

— О чем это я?

— Ты сказал, что экспедиция потерпела крах. Продолжай.

Ему было лучше, когда он говорил, хоть из того, о чем он толковал, я и половины не понимала… Но он и вправду, кажется, пришел в себя — вздохнул и устало сказал:

— Не знаю, сколько еще у меня времени… Да и тебе зачем об этом знать?

— Просто интересно, — сказала я как можно убедительней. — Сам же говорил — человек должен стремиться к знаниям и все такое…

Он устало ответил:

— Похоже, я говорил глупости. Все мы говорили глупости. И делали… Господи, что мы тут наделали… Возможно, нам следовало бы подготовиться получше… тогда бы мы повели себя хоть чуточку умнее… но мы уже не могли.

— Почему?

— Мы уже тогда стояли на грани гибели… на грани исчезновения. Импульс начал иссякать… Тот потенциал, который мы получили от первых колонистов, какое-то время держался за счет того, что мы общались друг с другом. И еще за счет ну… культурного наследия… Говоря вашим языком — Записей, Предметов… Того, что люди оставили после того, как… Словом, после того, как нам удалось проникнуть в купол.

Пока он говорил, он держался. Не знаю почему, но это было так. Другое дело, что нес он какую-то чушь, понять ее было трудно, и что-то говорило мне, что и незачем — нельзя ее понимать… Он говорил не для меня — для себя. А может для тех, что висели там, вдали, светящиеся, равнодушные… не знаю… Но все-таки сказала:

— Не понимаю.

— Если честно, то никто из нас не понимает. А если и понимает, гонит от себя это понимание… Но правда состоит в том, что никаких колонистов на Сириусе давно уже нет.

— Нет? Ты же сам про них рассказывал… Говорил, они прилетели туда, чтобы найти кого-то еще… чтобы человечество не было одиноко…

— Они и нашли кого-то еще. До известной степени. Но сами исчезли. Полагаю… если они основали колонии и в других звездных системах, то что-то в этом роде случилось везде. За одним-единственным исключением: на Сириусе они все-таки наткнулись на жизнь.

Он помолчал, потом сказал:

— Но это была очень своеобразная жизнь. Очень… пластичная. Сама по себе она даже не была разумной, но зато с легкостью воспринимала чужой творческий импульс… когда появлялась такая возможность. Просто, беда в том, что рано или поздно такой импульс — если он единичный, — исчерпывает себя. Какое-то время он может подпитываться изнутри… за счет общения между собой, за счет воспоминаний… Мы так держались за ваши книги… но потом в конце концов он иссякает. Когда мы это поняли, нам стало страшно; осознав себя чем-то, трудно согласиться на то, чтобы снова стать ничем. И мы снарядили корабль. Тот, что остался от звездной экспедиции. Предметная культура, оставшаяся от колонистов, настоящих колонистов, уцелела — почти вся. Мы быстро ее освоили — пожалуй, слишком быстро. Слишком легко. И, до какой-то степени, поверили, что мы и есть ее творцы. Ее носители. Поверили, что мы — люди. И надеялись вернуться к людям. Присоединиться к ним. Мы даже не задумывались, что будет потом — нас гнал простой инстинкт самосохранения. Не подумали о том, что будет, если экспедиция потерпит неудачу — мы ведь можем лишь пользоваться чужими технологиями, но не умеем изобретать свои. А энергетические ресурсы колонии были уже на исходе — они ведь не возобновлялись. Топлива хватило лишь на путешествие до Земли… Обратно мы вернуться не смогли бы… если не разыскали бы тех, кто умеет его производить… Кто сумеет отправить экспедицию обратно. Но мы не подумали и о том, что будет, если мы встретим действительно высокоразвитую цивилизацию. Настоящих людей. О том, как они нас примут. Потому что, что бы мы там сами о себе не думали, мы все-таки не люди. Другое дело, что…