Подобные сдвиги приводят к тому, что многие пожилые люди в большей мере занимаются управлением, администрированием, консультированием, обучением, стратегическим и синтетическим планированием. Например, мои друзья-фермеры, которым за восемьдесят, меньше времени проводят в седле и на тракторе и больше — принимая стратегические решения по управлению фермой; юристы — меньше времени в судах и больше — консультируя молодых коллег; хирурги — меньше за операционным столом и больше — обучая молодых врачей.

Задача общества в целом — использовать пожилых людей в том, что им хорошо удается и что они хотят делать, а не требовать от них, чтобы они продолжали работать по 60 часов в неделю наравне с амбициозными молодыми сотрудниками. Но и не впадать в противоположную крайность, тупо настаивая на обязательном уходе на пенсию в произвольно установленном возрасте (как это, к сожалению, распространено в Европе). Сами старики должны заниматься интроспекцией, замечать перемены в себе и находить занятия, в которых они могли бы максимально раскрыть именно те таланты, которыми они в настоящий момент обладают.

Рассмотрим два примера, касающиеся двух великих музыкантов; оба они были честными людьми, открыто говорившими о том, музыку какого типа они могли бы или не могли бы написать в старческом возрасте. Композитор Рихард Штраус в 60-летнем возрасте писал поэту и либреттисту Гуго фон Гофмансталю: “Я больше не могу написать тему длиннее нескольких тактов”. В старости Штраус не пытался создавать длинные симфонические поэмы, сделавшие его знаменитым, когда ему было 20-30 лет. Напротив, его последнее сочинение, законченное, когда ему было 84, и одно из его высочайших достижений — “Четыре последние песни” для сопрано и оркестра — характеризуется приглушенным осенним настроением и предчувствием смерти, ненавязчивой, хотя и богатой оркестровкой и цитатами из его собственной музыки, написанной 58 годами ранее.

Композитор Джузеппе Верди намеревался закончить свою Музыкальную карьеру великими операми “Дон Карлос” и “Аида”, Записанными соответственно в 54 и 58 лет. Однако издатель уговорил Верди написать еще две оперы — “Отелло” в 74 года и “Фальстаф” в 80. Они часто считаются его величайшими творениями, но написаны они в гораздо более сгущенном, экономном, утонченном стиле, чем его более ранняя музыка.

Создание новых условий жизни для стариков, условий, соответствующих меняющемуся современному миру, остается главным вызовом нашему обществу. Многие более ранние сообщества лучше использовали своих стариков и обеспечивали им лучшую жизнь, чем мы делаем сейчас. Мы тоже наверняка можем найти лучшие решения.

Во время моего первого визита на Новую Гвинею, когда я был еще неопытен и неосторожен, я провел месяц с группой новогвинейцев, изучая птиц на поросшей лесом горе. После недели, проведенной у подножья, переписав живущих там птиц, я захотел познакомиться с видами, которые водятся на большей высоте, так что мы перенесли наше имущество на несколько тысяч футов вверх по склону. Для лагеря, где мы должны были провести следующую неделю, я выбрал великолепное место в высокоствольном лесу. Это была часть длинного восходящего гребня как раз в том месте, где он делался плоским и широким, так что мне было бы удобно ходить там по ровной поверхности, наблюдая за птицами. Поблизости протекал ручей, и мы могли набирать воду, не удаляясь от лагеря. Наша стоянка находилась на ровной вершине гребня, над крутым обрывом, откуда открывался вид на глубокую долину, и оттуда я мог наблюдать за взлетающими ястребами, стрижами и попугаями. Для наших палаток я выбрал место у подножья великолепного лесного гиганта с толстым прямым стволом, покрытым мхом. В восхищении от перспективы провести неделю в таком прекрасном окружении я попросил своих проводников-новогвинейцев соорудить здесь платформу для наших палаток.

К моему изумлению, мои спутники забеспокоились и категорически отказались спать в этом месте, объяснив это тем, что дерево мертвое, может упасть на лагерь и убить всех нас. Да, я видел, что дерево сухое, но все равно удивился такой реакции и возразил:

— Это огромное дерево, оно крепкое и не выглядит гнилым. Никакой ветер его не повалит, да ветра и нет. Пройдет много лет, прежде чем оно упадет!

Однако мои новогвинейские друзья по-прежнему были испуганы и заявили, что чем спать в палатке под таким деревом, они лучше лягут спать под открытым небом, но достаточно далеко от дерева, чтобы оно, упав, их не убило.

Я подумал тогда, что эти страхи абсурдно преувеличены и граничат с паранойей. Однако месяц шел за месяцем, я продолжал свои исследования в лесах Новой Гвинеи и постепенно стал замечать, что каждый день по крайней мере один раз слышу, как где-то в лесу падает дерево. Я услышал и рассказы об убитых упавшим деревом. Мне пришло в голову, что новогвинейцы значительную часть жизни проводят в лесах — возможно, по сотне ночевок в год, то есть 4,000 ночей за те 40 лет, что составляет ожидаемая продолжительность их жизни. В конце концов я произвел подсчеты. Допустим, вы совершаете какое-то опасное действие, которое грозит вам смертью, но с очень низкой вероятностью — скажем, в одном случае из тысячи раз совершения вами этого действия. Однако если вы совершаете его 100 раз в год, то вы, возможно, умрете через 10 лет вместо того, чтобы прожить ожидаемые сорок. Риск пострадать от упавшего дерева не мешает новогвинейцам ходить в лес, но они снижают этот риск, стараясь не устраиваться на ночлег под сухими деревьями. Их паранойя совершенно оправданна. Теперь я думаю, что это конструктивная паранойя.

Я намеренно выбрал этот не слишком приятный на слух оксюморон, чтобы описать качество, которым я восхищаюсь. Обычно, употребляя слово “паранойя” в переносном смысле, мы вкладываем в него уничижительную оценку, называя так преувеличенные и безосновательные страхи. Таким мне сначала и показалось нежелание новогвинейцев ночевать под засохшим деревом; действительно, то конкретное дерево в ту конкретную ночь, вероятно, не рухнуло бы на человека, расположившегося под ним. Однако в долговременной перспективе эта кажущаяся паранойя конструктивна; она жизненно важна для людей, существующих в традиционных условиях.

Из того, что я узнал от новогвинейцев, ничто не подействовало на меня так глубоко, как это отношение к риску. Оно широко распространено на Новой Гвинее, а также известно во многих других традиционных сообществах по всему миру. Если существует некое действие, с которым связана низкая степень риска, но которое вы совершаете часто, вам следует постоянно быть настороже, если вы не хотите умереть или остаться калекой в молодом возрасте. Я научился следовать этому принципу в отношении не слишком рискованных, но постоянных действий, обычных для американской жизни, таких как управление автомобилем, принятие душа, использование стремянки для замены лампочки, подъем и спуск по лестнице, ходьба по скользкому тротуару. Моя осторожность доводит до бешенства некоторых моих американских друзей, которые считают ее просто смешной. Представителями западного мира, в наибольшей мере разделившими мою конструктивную паранойю, оказались трое моих знакомых, образ жизни которых заставил их обращать внимание на накапливающуюся угрозу в виде повторяющихся событий, каждое из которых в отдельности не слишком рискованно: один из них — пилот маленьких частных самолетов, другой — полисмен в Лондоне (и не носит оружия), третий же, инструктор по рыбной ловле, сплавляется на надувных плотах по горным рекам. Все трое учились на ошибках своих менее осмотрительных коллег, так или иначе погибших в течение нескольких лет.