— Да?

— Не смей ему верить.

— Кому ему? Ты о чем?

— Ты совсем не уродина. Напротив, вполне симпатичная… красивая даже. Нет, еще лучше…

— Это как?

— Интересная. Интересной быть намного лучше, чем красивой. — Он задумчиво согнул и разогнул пальцы. — А тот, кого стоит слушать, никогда не назовет тебя уродом за то, какой ты есть.

На улице уже стемнело, но Марсию показалось, что от этих слов щеки Уинни вспыхнули густо-зеленым. Она отвернулась, делая вид, что разглядывает деревья, — они как раз вышли на проселочную дорогу.

— Он назвал моего отца грязным слабаком, — сказала она дрожащим от сдерживаемой ярости голосом. — Но мой папа таким не был, он был охотником.

— Был?

— Однажды ушел в лес и не вернулся. Но перед тем подарил мне это. — Она сняла с шеи бусы и протянула ему.

Марсий с удивлением пощупал нанизанные на леску сморщенные шарики.

— Это… ягоды?

— Черноплодная рябина, — кивнула она с гордостью. — Оберег от злых духов и придурков.

— И как, помогает?

— Не всегда, как видишь, — вздохнула она. — Но это единственное, что осталось в память о нем. Ой…

— Прости, я не хотел!

Марсий быстро сунул ей бусы обратно и спрятал руки за спину, как будто этим можно было что-то исправить.

Уинни осторожно пощупала отяжелевшие ягоды.

— Они… железные? — удивилась она и присвистнула.

— Чугунные, — поправил он. — Извини, я действительно не хотел…

— Да ничего, — она взвесила бусы на руке. — От этого их суть не поменялась. А как ты это сделал?

— Понятия не имею, — буркнул Марсий. Ему жутко хотелось сменить тему. — Как думаешь… э-э-э… для абордажа лучше подойдут багры или дреки?

— Даже не представляю, что такое абордаж. Но все-таки скажи: как это у тебя вышло? Это какой-то фокус?

— Никаких фокусов, — выдохнул он сквозь стиснутые зубы. — Паршивая наследственность.

В этот момент впереди показалось озеро, и они остановились на обрыве. Уинни только проверила, все ли в прядке с яйцом, а потом уселась на валун и подперла подбородок кулачками.

— Ты всегда так умел?

— Нет. — Марсий устроился прямо на земле, сорвал травинку и принялся накручивать ее на палец. — С полгода назад началось. Говорят, что-то подобное передавалось в нашей семье по мужской линии из поколения в поколение, но… слабее… не так, как у меня.

— Но это же жутко интересно!

— Ага, интересно, — разозлился он. — Со стороны смотреть. А вот когда самому…

И он рассказал ей про голубой алмаз, и про дверь, и про чертово яблоко. Даже про муравейник рассказал.

Уинни не смеялась. Слушала внимательно, не пыталась строить из себя великого советчика и не выказывала ненужного сочувствия. Оттого рассказывать ей было легко.

Дослушав до конца, она снова сняла чугунно-рябиновые бусы и принялась перебирать ягоду за ягодой.

— Но это же часть тебя… — сказала она задумчиво. — Значит, тот, кто наверху раздавал такие вот подарочки, знал, что делает. То есть он не мог подарить то, с чем бы ты не справился.

Марсий раздраженно отшвырнул травинку.

— Ты сейчас почти слово в слово повторяешь мастера Луция. Дальше начнешь заливать про то, что мне всего лишь нужно собраться, сосредоточиться, вообразить, что на свете нет ничего важнее, и направить всю волю в пальцы, подчинить их. Знаю, все это уже проходил.

— Нет, — покачала головой Уинни. — Думаю, как раз этого делать не нужно. — И пробормотала: — Кто над чайником стоит, у того он не кипит.

— Ты сейчас вообще о чем? — нахмурился он.

— Когда-нибудь замечал, что если чего-то очень-очень сильно хочешь и стараешься ради цели изо всех сил, прямо-таки из кожи вон лезешь… то ничего не получается? — очередная чугунная бусина с щелчком отправилась на вторую половину лески. — А стоит перестать заморачиваться, расслабиться, и желание исполняется, как по волшебству.

Марсий хмыкнул, а потом задумался.

— Ну, бывало…

— Напрягаться и стараться ты уже пробовал. Так почему бы не попробовать расслабиться и перестать мучиться? Представь, что уже умеешь управляться со своей, — она помедлила, подбирая слово, и он ожидал услышать «способностью», — чугунутостью. Обращай на пальцы ровно столько внимания, сколько люди обычно на них обращают. И когда в следующий раз захочешь до чего-то дотронуться, просто дотрагивайся, в полной уверенности, что ничего плохого не произойдет, и вещь не станет чугунной, если ты сам этого не пожелаешь.

— Странный… подход.

— Но попытаться-то можно… А наоборот это работает?

— В смысле?

— Ты можешь превратить чугунную вещь обратно в нормальную?

— Не знаю, — растерялся Марсий, — никогда не пробовал.

Вообще-то прежде он думал только о том, как избавиться от этой своей… чугунутости. И даже когда, следуя настояниям мастера Луция, пытался ее подчинить, все равно мечтал от нее избавиться.

— Вот, попробуй! — Уинни протянула ему бусы.

Марсий взял их и с сомнением повертел.

— Не уверен, что получится.

— Просто попробуй, — посоветовала она и снова подперла подбородок кулачками, приготовившись смотреть.

— Гм… не знаю, с чего начать. — Он встал, держа дешевую побрякушку на вытянутых руках, прочистил горло и произнес: — Велю вам снова стать рябиновыми!

Никогда еще он не чувствовал себя глупее, чем стоя звездной ночью над обрывом и разговаривая с бусами.

— Нет, не так! — отмахнулась Уинни, вскочила и тоже встала рядом. — Ты опять уделяешь этому слишком много внимания и на самом деле не веришь, что получится.

— Да с чего ты взяла, что твой совет такой уж полезный? — разозлился Марсий. — Сама-то когда-нибудь пробовала ему следовать?

— Да, — серьезно кивнула девочка. — Моя мама — подавальщица, и бабушка работала в таверне, а до нее — ее мама, и так далее. Если в какой-нибудь пещере найдут наскальные рисунки с подавальщицами, то не удивлюсь, если одна из натурщиц окажется моей прапра и еще триллион раз пра бабкой.

— Триллион не может быть, — улыбнулся Марсий.

— Неважно. Так вот, когда я только-только начала работать в трактире два года назад, неполную смену — просто мама решила, что мне пора приучаться к семейному делу, — то все никак не могла удержать этот поднос, знаешь, какой он тяжеленный? А еще часто липкий и скользкий, клиенты бывают настоящими свиньями! Дня не проходило, чтобы я что-нибудь не разбила. Мама жутко ругалась. А потом однажды отвела меня в сторонку и сказала, что я пытаюсь делать то, чего до меня не делали ни она, ни ее мама, ни моя триллион раз пра бабка, — я слишком стараюсь. В итоге делаю это так, словно выполняю самую трудную задачу на свете, не понимая, что умение заложено во мне. Надо просто делать, и все, не придавая этому такого значения. В этот момент маму вызвали отнести заказ — пирог с голубями и гусиный паштет, а я взяла поднос, уставленный кружками с ячменным пивом, и понесла его компании орков за третьим столиком справа.