Да, действительно, Симонов написал Шпанову, что «роман будет иметь серьезный и заслуженный успех», что он «решительно голосует за печатание романа книгой». Однако ни «Новый мир», ни «Знамя» печатать роман не торопились. Распаляясь в своем доносе Сталину, конъюнктурщик Шпанов намекал на свой талант и приоритет патриотического автора: «Уверен, что такие книги нужны народу и должны издаваться не годами, а неделями и даже днями».

Донос Шпанова тут же возымел результат. Гром грянул над «Молодой гвардией», 5 апреля главный редактор издательства и его заместитель сообщали в Агитпроп, что «задержка с публикацией романа Шпанова связана с большой правкой, внесенной автором после набора рукописи в типографии». Вскоре агитроповцы докладывали Суслову, что книга будет выпущена в ближайшие месяцы. И что же? Доносчику партия открыла столбовую дорогу в массы: его откровенная халтура объемом почти в 800 страниц была издана в 1949, 1950 и 1958 годах тиражом тридцать, семьдесят пять и девяносто тысяч экземпляров.

В 1950 году эту «пропагандистскую бомбу» издали на немецком языке в ГДР. Слава «слепленного партией и санкционированного высшими органами» халтурщика дошла до того, что в МГИМО при МИД СССР «Поджигатели» числились в списке для обязательного прочтения студентами. С некоторыми критическими замечаниями склочный автор попал и в литературную энциклопедию 1975 года, где о «Поджигателях» писалось: «…это попытка показать историю подготовки Второй мировой войны», а далее отмечалось, что автор поверхностно осветил серьезные проблемы.

Шпанов ценился идеологами и в годы брежневского застоя. А после выхода романа в свет в 1949 году подхалимствующие критики во многих периодических изданиях расхваливали талант Шпанова на все лады и отмечали его «глубокое знание истории и литературное мастерство». По традиции делались и некоторые незначительные замечания. Но настоящие читатели, ценители истинного творчества, прекрасно понимали, что Шпанов — конъюнктурщик.

Не лучше шпановского «продукта» была и книга В. М. Минаева «Американское гестапо». Эта «макулатура» вышла в свет 50-тысячным тиражом с благословения высших партийных чинов Москвы. А до этого ее судьба тоже висела на волоске. По жанру книга была памфлетом. Но искренне смеялись над ней только умные критики, а подпевалы написали восторженные отзывы. Рукопись в блужданиях по литературным и партийным кабинетам дошла до Шепилова и Ильичева. А главы с пародийным изображением американской разведки читал сам министр госбезопасности Абакумов. О самом авторе в его личном деле говорилось, что он успел опубликовать 10 книг и брошюр по вопросам международной разведки и контрразведки и имел два партвзыскания, которые были потом сняты. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, д. 148, л. 2).

Как и Шпанов, Минаев начал искать «справедливость» в верхах и в апреле 1949 года отправил письмо Молотову. Рукопись направили в Агитпроп, и она попала в руки вдумчивого и ответственного критика, который дал не совсем лестный для автора отзыв, ссылаясь на то, что «подобные небрежно написанные памфлеты» снижают уровень советской пропаганды и притупляют ее остроту. А конкретно критик писал, что «опубликование такой книги может лишь внести путаницу в понимание нашими читателями современной американской действительности». А у Абакумова при прочтении отзывов вдруг зародилось подозрение насчет лояльности склочного автора. Гэбисты тут же произвели обыск на квартире Минаева и изъяли у него «секретные материалы об американской разведке».

Получилось, что склочник Минаев в хождениях по инстанциям высек себя, как унтер-офицерская вдова. И все же, несмотря на недовольство Абакумова, верх взяли «высшие политические соображения» Суслова.

К Молотову прорвался со своим творением, разоблачающим американскую разведку, и партийный писатель М. С. Гус. Его рукопись называлась «От Пинкертона к Гиммлеру (сто лет американской разведки)». Молотов переправил рукопись в Агитпроп, где она получила отрицательный отзыв. Копии рецензии получили, помимо Молотова, Шепилов и Абакумов. Среди критических замечаний упоминалось отсутствие каких-либо объяснений массе фактов и имен, растянутое описание периода, далекого от современности, множество ошибочных формулировок, неясностей и примитивных объяснений эпизодов политики США и Германии. А в МГБ подняли досье Гуса и вспомнили, что на него имелись доносы, как на «политически скомпрометировавшего себя». Вызвала подозрение и слишком глубокая осведомленность автора об истории американской разведки.

Сравнивая разные мнения о рукописи, Молотов согласился с рецензией Агитпропа. Переждав три года, Гус вновь надумал поворошить тему американской разведки. В письме Г Маленкову он связал свои намерения с государственными интересами, добавив при этом: «Я бы с радостью выполнил столь ответственное партийное поручение». К тому времени политика СССР по отношению к США еще более обострилась, и Гус, не без оснований, рассчитывал на успех. Но и на этот раз он остался за бортом пропагандистского корабля, набитого конъюнктурщиками.

В те годы свое вето цензура и парторганы накладывали не только на откровенно бездарные произведения, подмачивавшие репутацию идеологии, но и на талантливые книги мастеров пера. В 1948 году Агитпроп резко осудил издательство «Советский писатель» за выпуск популярных книг «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», которые оценивались, как «порочащие советскую действительность и написанные с позиции пошлого зубоскальства». Но эти же книги с одобрения Краснодарского крайкома партии были выпущены в Адыгее. Когда цензоры вмешались, то тираж «Золотого теленка» был уже распродан, но 15-тысячный тираж «Двенадцати стульев» они задержали и по приказу Л. Ильичева уничтожили. (ГАРФ, ф. 9425с., on. 1, д. 747, л. 114). Но, как известно, «рукописи не горят»: книги И. Ильфа и Е. Петрова советский читатель знал с 1930-х годов, и они опять вернулись к нам в годы «оттепели».

Книги «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» известных писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова подверглись жесткой критике как порочащие советскую действительность.

А в конце 1940-х годов под маниакальный запрет «подозрительных книг» попали и произведения выдающихся писателей — и не только советских. Суслов, например, лично одобрил решение Главлита об изъятии из библиотек книги Л. Фейхтвангера «Москва, 1937 год». Изымались тома и других известных писателей, хоть в чем-то не соответствовавшие меркам советской идеологии. По поводу Фейхтвангера цензоры писали, что автор «неправильно оценивает общественную жизнь граждан СССР, а также их безграничную любовь и преданность товарищу Сталину». Отмечалось одновременно, что эту книгу запрашивают книготорги многих городов — значит, и там неблагополучно с пониманием «линии партии». Проверку на лояльность проходили даже коммунистические лидеры США У. Фостер и Ю. Деннис, чьи политические работы издавались в СССР с купюрами и предисловиями, «исправляющими» некоторые высказывания авторов.

В ходе борьбы с «тлетворным влиянием Запада» советские идеологи помимо «Плана усиления антиамериканской пропаганды» сотворили «Список антиамериканской литературы», который пропагандировали в высших и средних учебных заведениях, на политзанятиях в трудовых коллективах и учреждениях. С этим списком, рекомендуемой для чтения серятины, не были знакомы разве что первоклассники.