— Рексы Придияр и Оттон, — с готовностью отозвался Пордака. — Третьим был боярин из венедов, обладающий большой магической силой. Звали его, кажется, Гвидоном.

— Только не надо мне баек про магию, — поморщился комит.

— Как скажешь, высокородный Лупициан, — с готовностью отозвался секретарь. — Но этот выродок на моих глазах превратился в зверя и едва не порвал нас с трибуном Марком на части.

— Про зверя ты сказал для красного словца? — прищурился на Пордаку комит.

— Увы, — развел руками бывший префект анноны. — Зрелище было жутким. Корректор Перразий потерял сознание, и нам с трудом удалось привести его в чувство. Юный нотарий Серпиний тронулся умом. Преподобный Леонидос спасся лишь молитвой, о чем он сам сказал императору Валентиниану. Но дело не столько в магии, высокородный Лупициан, сколько в золоте.

— В золоте Валентиниана?

— Нет, комит, в золоте Прокопия, — вздохнул Пордака. — Мы вели охоту за сокровищами. Я, начальник схолы тайных агентов Федустий, префект Рима Телласий и патрикий Трулла. Троим из нас эта охота стоила жизни, что касается меня, то я выжил чудом.

— А золото досталось Руфину? — пристально глянул на Пордаку комит.

— Нет, высокородный Лупициан, золото Прокопия, скорее всего, так и лежит либо в Адрионаполе, либо в Маркианаполе, ибо именно в этих городах Прокопий останавливался накануне роковой для себя битвы. Готам туда хода нет. Там стоят наши гарнизоны. Конечно, либо сам Руфин, либо его подручный, бывший магистр Фронелий, могли наведаться в один из этих городов, но вывезти два миллиона денариев на виду у легионеров и обывателей им вряд ли удалось бы.

— Два миллиона? — переспросил потрясенный Лупициан.

— Так ведь речь идет об императорской казне, которую самозванец Прокопий прихватил с собой.

На лицо комита набежала тень. О пропавшей казне Валента Лупициан, разумеется, слышал. Но до сих пор он считал, что золото кануло в Лету вместе с мятежным комитом. А вот теперь выясняется, что сокровище находится рядом и есть люди, которые ведут за ним охоту. Не доверять Пордаке у Лупициана причин не было. Он уже успел навести справки о бывшем префекте анноны и очень хорошо понимал, что люди, подобные ему, не станут гоняться за миражами.

— Маркианаполь, говоришь? — задумчиво протянул комит.

— Или Андрионаполь, — с готовностью поддакнул Пордака.

— А почему ты так долго молчал об этом?

— Мне погоня за этим золотом обошлась слишком дорого, — вздохнул бывший префект анноны. — Я утратил доверие Валентиниана, растратил почти все свои деньги и едва не потерял жизнь заодно с душою. Мне не хотелось впутывать тебя в это дело, высокородный Лупициан. Уж слишком от него несет преисподней.

— Но мы не можем отдать казну императора варварам! — повысил голос Лупициан.

— Естественно, — согласился Пордака. — Я молчал, пока о варварах не было ни слуху ни духу. Но если готы действительно появились на границах империи, то кто помешает им напасть на один из городов и вывезти оттуда золото, чтобы потом использовать его против нас.

— Вот именно, — вскинул руку к потолку, украшенному лепниной, комит. — Интересы империи прежде всего.

— Тем не менее я бы не стал на твоем месте, высокородный Лупициан, обнадеживать божественного Валента, — понизил голос Пордака. — Золото мы пока еще не нашли. И может так статься, что и не найдем. После чего тебя, а заодно и меня почти наверняка заподозрят в краже. А я уже однажды пережил гнев императора Валентиниана, и мне бы не хотелось огорчать еще и Валента.

— Разумно, — кивнул комит. — Я, кажется, обещал тебе исхлопотать должность нотария, светлейший Пордака?

— Это сильно облегчило бы нам поиски сокровищ, высокородный Лупициан, — с готовностью склонился перед сильным мира сего обнищавший секретарь.

— Я сдержу слово, — сухо сказал комит. — Но для этого мне придется обратиться за помощью к префекту Константинополя Софронию. Ты готов поделиться с ним своей тайной?

— Я сделаю все, как ты пожелаешь, высокородный Лупициан.

Сиятельный Софроний сделал при императоре Валенте головокружительную карьеру, превратившись за какие-то десять лет из простого нотария в префекта города Константинополя. Высокородный Лупициан не рискнул бы оспаривать его заслуги перед императором. Софроний, выдав едва ли не всех своих благодетелей, заслужил милость Валента еще во времена мятежа Прокопия. Говорят, что его взлету поспособствовал и тесть императора, всесильный Петроний, которому Софроний оказал немало услуг, скажем так, частного характера. Ибо только глухие и слепые в Константинополе не знали, что магистр Петроний неравнодушен к супруге префекта, прекрасной Целестине. Высокородный Лупициан не то чтобы завидовал Софронию, но просто считал, что боевые заслуги в империи должны оцениваться гораздо выше всех прочих, иначе божественным императорам просто не на кого будет опереться в трудный час. Сам комит не без оснований считал себя спасителем империи, ибо это он в свое время трижды брал верх в битвах над мятежниками Прокопия. Но, к сожалению, одна-единственная ошибка, допущенная в сложной ситуации, перечеркнула все его былые заслуги. Теперь комит, благодаря Пордаке, знал имена своих обидчиков и готовился отплатить им полной мерой.

— Руфин? — задумчиво протянул Софроний, жестом приглашая гостей садиться. Префект Константинополя принимал гостей по-домашнему, без излишнего в подобной ситуации официоза. И одет он был в простую белую тунику, расшитую золотым узором на груди. Софроний богатством похвастаться не мог, и даже дворец, в котором он сейчас привечал гостей, достался ему в качестве приданого за благородной Целестиной, бездетной вдовой патрикия Кастриция. К сожалению, немалые сбережения Кастриция, на которые Софроний рассчитывал, пропали вместе с патрикием в смуте, разразившейся на просторах империи. Вот и приходилось молодому префекту, которому совсем недавно перевалило за тридцать, выворачиваться наизнанку, чтобы поддержать достоинство чиновника первого ранга на должной высоте. Конечно, Софроний брал взятки, но, памятуя о своем невысоком происхождении, делал это крайне осторожно, боясь навлечь на себя гнев императора. Немало средств уходило у Софрония на содержание жены, особы легкомысленной, но влиятельной. Прекрасную Целестину многие за глаза называли блудницей, но справедливости ради следует заметить, что супруга префекта знала себе цену и если изменяла мужу, то только с особами очень высокого ранга. Тем не менее годы брали свое, и даже первой красавице Константинополя не удавалось сохранить свою привлекательность на прежнем уровне. Сильные мира сего теряли к ней интерес, что не могло не сказаться в будущем на положении ее мужа. А Софроний был слишком умным человеком, чтобы этого не понимать.

— Ты ведь был с ним хорошо знаком, сиятельный Софроний, — напомнил хозяину комит.

— Да, — не стал спорить префект, благо в зале, обставленном с похвальной скромностью, не было лишних ушей. — Хотя друзьями мы, разумеется, не были.