Квинт Цецилий Метелл Нумидийский, стал консулом. Метелл Пий, председатель суда по делу против Долабеллы, тоже консул.

– Да, и назначил его Сулла, – подтвердил Цезарь, слушавший с величайшим вниманием. – Точно так же годом ранее Сулла назначил консулом самого Долабеллу.

– Верно, – согласилась Аврелия и продолжила: – Однако Метелла Нумидийского, его отца, Сенат удостоил триумфа за победу в Африке – победу, надо заметить, спорную, хотя это уже другая история. Речь идет о войне, которую завершил твой дядя Марий, взяв в плен самого Югурту. Но главное вот что: отец Метелла был консулом, удостоенным триумфа. Метелл-младший, сенатор и председатель суда, которого ты собираешься отстранить, нынешний вождь оптиматов, стал консулом вместе с Долабеллой, но так и не удостоился триумфа.

– Этот триумф он желает заслужить, победив Сертория, ближайшего помощника моего дяди Мария, возглавившего восстание в Испании, – подхватил Цезарь, догадываясь, к чему клонит мать. – Метелл-младший вернулся из Испании на несколько недель по семейным делам, но Долабелла призвал его возглавить суд, что задержит Метелла в Риме и не даст ему вести войну. Значит, он упускает последнюю возможность возглавить войско, которое разобьет высокопоставленного мятежника-популяра, и одержать крупную победу, которая закончится вожделенным триумфом.

– Именно так, – подтвердила мать.

Цезарь молча кивнул.

Корнелия и сестры Цезаря завели речь о других делах – не из безразличия или неуважения: они знали, что разговор между матерью и сыном закончился и Цезарь теперь еще долго будет задумчиво молчать. К тому же они понимали, как необходимы Цезарю спокойствие мирного очага, голоса сестер и жены, тихо беседующих о всяких пустяках.

– Я говорил тебе, что ты умнейшая женщина из всех, которых я знаю? – спросил Цезарь, снова взглянув на Аврелию.

– Говорил, и не раз.

– Тогда исправлюсь: ты – самый умный человек среди всех мужчин и женщин. Не хотел бы я, чтобы ты была моим врагом.

– Еще бы, – загадочно подтвердила она и сразу же мило улыбнулась, развеяв дурные предчувствия, которые могли бы пробудиться в голове юного Цезаря, занятого одним: как добиться своего на reiectio.

– Испания… – задумчиво произнес он сквозь зубы.

– Но даже если ты продумаешь все, готовясь к reiectio, – заметила мать, и лицо ее вновь посерьезнело, – тебе придется отточить ораторское искусство, ибо только хороший оратор убедит Метелла покинуть суд.

– Знаю, матушка. Знаю.

Замечание Аврелии понравилось ему: если даже собственная мать не поняла, что он намеренно скомкал свое выступление на divinatio, судьи не ожидают от него блестящих речей на reiectio, а значит, никто не воспринимает его всерьез.

Он посмотрел на Корнелию, единственную, кто знал правду, кому он признался, что на divinatio нарочно мямлил и запинался. Корнелия премило щебетала с обеими Юлиями, но внимательно прислушивалась к тому, что Аврелия говорит сыну, – и с пониманием посмотрела на него.

Цезарю страстно захотелось заняться с ней любовью.

XLIV

Председатель суда

Базилика Семпрония, Рим

77 г. до н. э.

Войдя в базилику Семпрония, Юлий Цезарь сразу отметил, как мало там народу: помимо судей, подсудимого, защитников, его самого и Лабиена собралось всего несколько десятков человек, среди которых были Аврелия, Корнелия и его сестры.

– Непохоже, чтобы суд вызвал в городе оживленные толки, – пробормотал Цезарь, усаживаясь на солиум возле стола, предназначенного для обвинителей.

Лабиен устроился рядом, в таком же кресле.

– Никаких надежд, – пояснил он. – Все заранее уверены, что мы проиграли. Они не догадываются… представить себе не могут…

Лабиен не знал, как закончить, не задев самолюбия друга.

– Никто не догадывается, что после куцего выступления на divinatio и убийства первых свидетелей я способен оказать сколь-либо достойное сопротивление. – Цезарь нашел точные слова, чтобы завершить фразу. – Не так ли?

Лабиен почувствовал себя неловко:

– Клянусь Юпитером, я не виноват, что люди так думают.

– Пусть думают что хотят, – добавил Цезарь, покосившись в сторону судей. – Я тебя не виню. С какой стати тебя винить? Я выступал из рук вон плохо. И все это слышали. Смотри, а вот и Метелл.

Квинт Цецилий Метелл Пий занял место председателя в середине, как и на divinatio. Остальные сенаторы-судьи смотрели на него с неподдельным восхищением.

– Он кормит их с рук, – сказал Лабиен.

– Вот почему так важно дать ему отвод, – прошептал Цезарь и также шепотом спросил: – Наши друзья, сторонники популяров, ждут снаружи, как я тебя просил?

– Явились не все, но многие, – кивнул Лабиен. – И мне кажется, они пришли потому, что ты – племянник своего дяди.

– Да, так я и думал, – согласился Цезарь, не сводя глаз с судей. – В меня не очень-то верят. Знаю, популяры пришли, потому что я племянник Гая Мария, как в хорошем, так и в плохом смысле. Что ж, не важно, почему они здесь. Послушай: как только в своем выступлении я назову имя Метелла, выйди и сообщи им, кому я хочу дать отвод. Это привлечет внимание тех, кто явился на суд, и не только их. – Он посмотрел в сторону огромной, почти пустой базилики. – Я хочу, чтобы этот зал заполнился прежде, чем я закончу свою речь.

Преконы, служители, помогавшие председателю и судьям во время заседания, сидели напротив них.

– Вот-вот начнется, – шепнул Лабиен.

Преконы смотрели на председателя.

Во время divinatio Метелл ухитрился ни разу не раскрыть рта, однако помнил, что рано или поздно ему придется дать наставления относительно хода разбирательства – и обнаружить перед всеми свое заикание, которое доставляло ему величайшее неудобство. Вот почему перед началом reiectio он поговорил с преконами наедине, велев, чтобы они сами все разъяснили.

Цезарь заметил, что Метелл не произнес ни слова, лишь едва заметно кивнул в знак того, что разрешает начать заседание. В Риме председатель суда мог делегировать свои полномочия преконам, чтобы они, согласно его указаниям, руководили процессом, вызывали свидетелей и предоставляли слово защитникам или обвинителю.

– Favete linguis![53] – громко воскликнул один из преконов.

Все смолкли.

– В деле против обвиняемого Гнея Корнелия Долабеллы слово предоставляется защитникам, на тот случай, если кто-либо из них пожелает дать отвод одному из членов суда.

Аврелий Котта встал и, не двигаясь с места, важно проговорил:

– Защита поддерживает решение Сената относительно выбора судей. Ни мой сотоварищ Гортензий, ни я сам не желаем давать отвод ни одному из них и всецело полагаемся на их мудрость в надежде на справедливый приговор.

Аврелий Котта вернулся на место.

Служитель, руководивший преконами и обращавшийся к публике от лица Квинта Цецилия Метелла, посмотрел на председателя суда. Тот снова утвердительно кивнул.

Служитель продолжил, глядя в середину зала:

– В деле против Гнея Корнелия Долабеллы слово предоставляется обвинителю, имеющему право