Долабелла, наместник Македонии, выпрямился и медленно двинулся следом за ней. Тучный и неуклюжий, он ступал с трудом. В сравнении с худенькой девушкой он казался циклопом, столь же ужасным, сколь жестоким и отвратительным.

– Scortum, – повторил Долабелла, на этот раз сквозь зубы.

Здоровой рукой он зажимал рану, из которой сочилась кровь. Укус был нанесен сознательно, с отчаянной смелостью, порожденной смертельным ужасом.

– Откройте, откройте! – кричала Миртала, колотя молочно-белыми кулачками в запертую легионерами дверь.

– Раньше я собирался всего лишь изнасиловать тебя, но теперь сделаю это со всей жестокостью, – сказал Долабелла, приближаясь.

Миртала огляделась. Она высматривала оружие или какой-нибудь предмет, который мог бы пригодиться для защиты. Или нападения.

Долабелла все понял и остановился.

– Открывайте! – приказал он.

Его повеление сбило девушку с толку.

Двери распахнулись, но через них ворвался не ветер свободы, а холодные тени вооруженных легионеров, служителей наместника.

– Взять ее! – приказал Долабелла.

Легионеры окружили девушку. Та сдернула кочергу с одной из больших жаровен, обогревавших комнату во время холодной македонской зимы.

Солдаты приближались. Миртала яростно размахивала кочергой. Легионеры окружали ее.

– Хватайте ее, но не пораньте! – распорядился Долабелла. – Я сам пущу ей кровь!

Легионер с силой обрушил свой меч на железную штуку, в которую вцепилась девушка. Миртала, умная, красивая и хитрая, была тем не менее всего лишь слабой женщиной. Кочерга вылетела из ее рук. Когда Миртала наклонилась, чтобы поднять кочергу, римские солдаты уже держали ее с обеих сторон.

– Возьмите за руки и за ноги. Упростите мне задачу, – уточнил наместник.

Легионеры поняли конечный смысл его приказа и повалили девушку на пол: двое не выпускали ее руки, двое других стали раздвигать ей ноги…

– Дайте мне пугио, – приказал Долабелла.

Еще один солдат протянул ему кинжал.

Губернатор разорвал тунику и нижнее белье Мирталы, обнажив ее до пояса. Она отчаянно отбивалась, но солдаты держали ее так крепко, что кровь едва текла по рукам и ногам, которые постепенно немели.

– Пердикка убьет тебя! – крикнула девушка, по-прежнему силясь вырваться.

– Ах да, твой жених… Я и забыл. – Долабелла обратился к одному из солдат: – Приведите-ка этого дурачка. – Затем он снова повернулся к девушке. – Если он собирается убить меня из-за тебя, пусть хорошенько полюбуется на то, как я с тобой разделаюсь.

– Будь ты проклят… – только и успела прошипеть девушка и получила оглушительную пощечину.

– Ай! – воскликнул наместник. Он ударил девушку, совсем позабыв про рану на руке. Нужно бы сходить к врачу, когда все будет позади.

Промежность девушки была обнажена, ноги широко раздвинуты.

Легионеры ввели закованного в цепи Пердикку. Увидев свою полуобнаженную невесту, молодой македонянин попытался вырваться из рук солдат. Мирталу крепко держали двое легионеров, а римский наместник стоял на коленях перед ее распростертым телом и усмехался, собираясь ее обесчестить.

Бедняга ничего не мог поделать. Опцион ударил его кулаком в низ живота: он знал, как лишить дыхания слишком буйного пленника.

Долабелла и бровью не повел. Он дождался, когда Пердикка переведет дух и сможет все видеть как следует, после чего яростно, одним махом ввел пальцы в вагину девушки. Миртала взвыла от боли. Проникновение, хоть и предсказуемое, было первым в ее жизни. И оказалось отвратительным, жестоким и крайне болезненным: истязатель неторопливо, со знанием дела разрывал ее изнутри, вводя и вынимая пальцы. Он старался изо всех сил, стремясь причинить как можно больше боли. Кровь, сочившаяся из укушенной руки, смешивалась с кровью, вытекавшей из тела обесчещенной девственницы. Долабеллу это возбуждало.

Он улегся сверху и прошептал ей на ухо:

– Сейчас я войду в тебя… на этот раз по-другому. И оставлю внутри свое семя, чтобы у тебя родился очаровательный маленький римлянин, которого ты не заслуживаешь, но которого будешь с ненавистью вынашивать в своем чреве.

Гней Корнелий Долабелла поднялся с пола и разделся. Его пенис победно торчал. Все шло как по маслу.

– Я убью тебя, я убью тебя… – завывал Пердикка, будучи вне себя от ярости, гнева и отчаяния.

Миртала закрыла глаза и стала молиться Афродите, упрашивая богиню лишить ее жизни на этом самом месте и как можно скорее.

XLVII

Второе и третье преступления: repetundis[56] и peculatus[57]

Дворец наместника Македонии, Фессалоника

Конец 78 г. до н. э., тремя часами ранее

Долабелла восседал на кафедре, обложенный подушками.

– Чего надо? – спросил он вместо приветствия.

Несколько ободряющих слов, обращенных к представителям местной знати, были бы не лишними. Македонянам потребовались годы, чтобы смириться с римским игом, но в последнее время они показали себя хорошими союзниками в борьбе с варварскими племенами, угрожавшими Риму на берегах Данубия, особенно с фракийцами. А заодно помогали Сулле в его долгом и изнурительном походе против Митридата Понтийского. Да, несколько приветливых слов явно пригодились бы.

Но Долабелла чуял неприятности и знал, что самое лучшее – своевременно напасть, показать всю полноту своей власти, чтобы просителю или, что еще хуже, жалобщику приходилось взвешивать каждое произнесенное слово.

Юный Пердикка посмотрел на старого Аэропа. Последний, глава местной аристократии, был к тому же отцом Мирталы, его невесты. Юноша собрался было заговорить первым, но решил заручиться согласием соотечественника, имевшего опыт непростых переговоров с римскими властями и в любом случае стоявшего выше него.

Аэроп кивнул.

Пердикка вышел вперед и очутился лицом к лицу с Долабеллой. Стремясь соблюсти приличия, он держался куда почтительнее, нежели сам наместник в миг их появления.

– Я – Пердикка, со мной Аэроп, хорошо известный Риму как самый влиятельный человек среди македонян Фессалоники. Мы оба приветствуем Гнея Корнелия Долабеллу, римского наместника.

Лежавший среди подушек Долабелла перевалился на правый бок, будто желая отстраниться от собеседника и его жалоб.

– Чего надо? – повторил он хмуро и неприязненно.

Пердикка отчетливо понимал, что вежливость и уважение не принесут ему в этом разговоре ни малейшей пользы. Он решил сразу перейти к жалобам:

– Македоняне, наместник, оказались в крайне сложном положении: из-за повышения налога цены на хлеб выросли, и многие теперь не могут позволить его себе. Кроме того, дополнительный налог на починку Эгнатиевой дороги лег на нас тяжким бременем, истощив средства тех, кто больше всего нуждается. Мы, македоняне, вели себя как верные союзники Рима в войне против Митридата и фракийцев. Сенат причислил нас к друзьям римского народа. Неужто Рим так вознаграждает тех, кто помогает ему в войнах? – Увидев статуи из священного храма Афродиты, установленные по обе стороны от кафедры Долабеллы, Пердикка разволновался еще больше. – Но хуже всего то, что римские власти, обязанные заботиться о мире и безопасности верного ей