– Тепло! – заметил он.

Гарви отлично знал цену этому теплу. Такая жара не была естественной, во всяком случае, не для Англии. Здесь пояс умеренного климата, потому-то он и не уезжал отсюда никогда. Душный зной других континентов порождал нелепости, которых он не переносил.

– Что делать будем? – спросил Чандаман. – Ждать, пока сам выползет?

Гарви обдумал это предложение. Вонь из коридора начала беспокоить его, в животе бурлило, по коже бегали мурашки. Инстинктивно он приложил руку к паху. Страх иссушил мужество.

– Нет, – неожиданно сказал он.

– Нет?

– Ждать не будем.

– Ну не станет же он там сидеть веки вечные.

– Я сказал, нет! – Гарви не ожидал, насколько глубоко расстроит его жара. Страшно раздраженный тем, что Колохоуну удалось улизнуть, Эзра знал: останься он здесь чуть дольше, рискует потерять самообладание.

– Вы двое можете дождаться в его квартире, – приказал он Чандаману. – Рано или поздно он туда заявится.

– Вот зараза, – пробурчал Фрайер, возвращаясь из коридора. – Обожаю догонялки.

Похоже, за ним не гонятся: вот уже несколько минут, как Джерри не слышал голосов позади. Сердце стало биться ровнее. Сейчас, когда адреналин уже не придавал ускорения ногам и не отвлекал от боли в мышцах, Колохоун перешел на неторопливый шаг. А тело протестовало даже против такой ходьбы.

Когда каждое движение стало даваться с невыносимой мукой, Джерри, скользя спиной по стене, тяжело опустился на пол и вытянул ноги поперек коридора. Вымокшая под дождем одежда прилипла к телу и горлу, одновременно охлаждала и душила его. Он потянул узел галстука, затем расстегнул жилет и рубашку. Воздух в лабиринте дышал теплом на влажную кожу – эти прикосновения были приятны.

Джерри закрыл глаза и попробовал абстрагироваться от боли. Что он ощущал, кроме проделок нервных окончаний? Есть же какие-то приемы отделить рассудок от тела и таким образом от боли. Но лишь только веки его сомкнулись, он услышал где-то поблизости приглушенные звуки. Шаги, тихие голоса. Они принадлежали не Гарви и его спутникам – голоса были женскими. Джерри поднял налитую свинцом голову и приоткрыл глаза. То ли за несколько мгновений медитации он привык к темноте, то ли в коридор прокрался свет. Скорее всего, последнее.

Джерри поднялся на ноги. Пиджак – ненужное бремя, и он сбросил его там, где сидел. Затем начал двигаться по направлению к свету. За последние несколько минут сделалось значительно жарче, и начались слабые галлюцинации. Стены, казалось, утратили вертикальность, а воздух сменил прозрачность на мерцающее сияние.

Он свернул за угол. Стало ярче. Еще один поворот – и Джерри очутился в небольшом отделанном кафелем помещении, где от жара перехватило дыхание. Он разевал рот, как выброшенная на берег рыба, и смотрел на дверь противоположной стены – а воздух уплотнялся с каждым ударом сердца. Желтоватый свет был по-прежнему ярок, но Джерри никак не мог собраться с силами сделать хотя бы шаг: зной доконал его. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, он протянул к стене руку, ища опору, но ладонь скользнула по влажным плиткам, и, повалившись на бок, Джерри не удержался от крика.

Охая от боли, он подтянул ноги к животу и остался лежать там, где упал. Если Гарви услышал его крик и послал своих помощников в погоню – будь что будет. Плевать.

Шорох от движения в комнате донесся до него. Оторвав голову на дюйм от пола, Джерри чуть приоткрыл глаза. В дверном проеме появилась обнаженная девушка, а может, ее нарисовало головокружение. Ее кожа блестела, точно намасленная, там и здесь на груди и бедрах виднелись подтеки, похожие на запекшуюся кровь. Скорее всего, не ее кровь: на блестевшем теле ран видно не было.

Девушка начала смеяться над ним – от такого веселого беззаботного смеха Джерри почувствовал себя дураком. Однако его мелодичность очаровала Колохоуна, и он сделал над собой усилие, решив получше разглядеть незнакомку. Продолжая смеяться, та направилась через комнату к нему, и тогда он увидел, что за ней шли другие. Вот, значит, о ком говорил Гарви, вот она, ловушка, в устройстве которой обвиняли Джерри.

– Кто вы? – пробормотал он, как только женщины подошли ближе. Смех оборвался, когда первая опустила глаза на его скрученное болью тело.

Джерри попробовал сесть прямо, но руки свело болью, и он вновь скользнул на плитки. Девушка не ответила на вопрос и не сделала попытки помочь ему подняться. Она просто смотрела на него, как пешеход смотрит на пьяного в канаве, и лицо ее было непроницаемым. Джерри же, глядя на нее, чувствовал, что ему все труднее удерживаться в сознании. Жара, боль и это внезапное явление красоты казались почти непереносимыми. Замершие поодаль спутницы расплывались в темноте, все помещение сворачивалось, будто картонная коробка фокусника, в то время как стоявшее над ним совершенное существо полностью завладело его вниманием. И теперь, по ее безмолвному настоянию, зрение его рассудка словно было выхвачено из головы, и он весь устремился к ее коже, ее телу, к каждой поре, ставшей ямой, каждому волоску, обратившемуся в столб. Джерри принадлежал ей всецело. Она утопила его в своих глазах, оцарапав ресницами, она прокатила его вдоль округлости живота и вниз, по шелковистой ложбинке спины. Она укрыла его меж ягодиц и пустила в жаркое лоно и затем выпустила наружу, лишь стоило ему подумать, что он вот-вот сгорит заживо. Неистовая скорость оживила его. Он сознавал, что где-то там, внизу, осталось его содрогающееся от ужаса тело, но беспечное воображение, послушное желанию незнакомки, летало, кружа как птица, до тех пор, пока Колохоуна, измученного и ошеломленного, не швырнули назад, в чашу черепа. Прежде чем Джерри смог прикоснуться к хрупкому инструменту причины и сути только что испытанного чуда, его веки, затрепетав, опустились, и он потерял сознание.

Телу не требуется рассудок. У него своих дел хватает: наполнять и опустошать легкие, качать кровь и получать пищу – и всем этим процессам не нужна власть мысли. Лишь когда какой-то процесс спотыкается либо медлит, рассудок получает информацию о сложности телесного механизма. Обморок длился всего несколько минут, но, придя в себя, Джерри осознал (что порой бывало с ним и прежде), что его тело – ловушка. Хрупкость тела – ловушка, его форма, его размеры и даже его пол – все сплошная ловушка. И выхода из нее нет. Словно в кандалах, он был прикован к ней, или в ней, в этой развалине.

Такие мысли приходили и уходили. А в паузах между ними возникали скоротечные грезы, в которые Джерри с беззаботной легкостью проваливался, и еще более редкие мгновения, когда он пытался рассмотреть мир вокруг себя.

Женщины подняли его. Голова Джерри была опущена вниз, волосы касались пола. Я – трофей, успел подумать он в момент просветления, затем вновь – темнота. Когда он выкарабкался из забытья, его несли вдоль края большого бассейна. Ноздри переполняли противоречивые запахи – восхитительные и зловонные одновременно. Краешком затуманенного глаза он видел воду – такую яркую, что она, казалось, вспыхивала, когда лизала бортики бассейна, – и кое-что еще: тени, скользящие в ее сиянии.