— Ждал, когда он вернется.

Отец лишь мельком кивнул. Мать повернулась:

— Тебя так долго не было. Отец хотел закончить все до обеда. Что ты там делал?

— Я же говорю, пришлось ждать.

Он положил инструмент на стол и ушел к себе наверх, не обращая внимания на усталые крики матери насчет обеда.

Его пробирала радостная дрожь.

Так как отношения с родителями и в лучшие времена не блистали, Россы вроде не заметили никаких изменений, даже если он стал еще более молчалив или рассеян. Между визитами к Лорану он гулял, валялся на кровати, неохотно и нетерпеливо выполнял свои обязанности. В томительном ожидании. А затем наступал следующий вечер в хижине или поход к озеру на рыбалку, и там он становился собой по-настоящему. Ухваченные у жизни моменты, насыщенные и остро пахнущие, когда время ползло, словно воскресный день, или неслось стремительным потоком. Если посчитать, сколько ночей он провел в хижине Лорана, сколько получится?

Может быть, двадцать. Двадцать пять.

Слишком мало.

Воспоминания прервал вошедший в комнату Джейкоб. Фрэнсис благодарен ему за это. Он никогда не видел Джейкоба столь возбужденным. Чтобы скрыть от Джейкоба слезы, Фрэнсис трет рукой лицо, словно только что проснулся.

— Что случилось?

У Джейкоба открыт рот, но пока оттуда ничего не доносится.

— Странное дело. Женщина по имени Лина со своими детьми и плотник — ночью они убежали. Жена плотника угрожает покончить с собой.

Фрэнсис смотрит на него в изумлении. Его сиделка сбежала с плотником, которого он ни разу не видел. (Так зачем же она его поцеловала?)

Джейкоб расхаживает по комнате.

— Скоро повалит снег. Не лучшее время для путешествий, особенно с детьми. И я видел ее, позапрошлой ночью, в конюшнях. Она попросила меня никому об этом не рассказывать. Так я и сделал.

Фрэнсис глубоко вздыхает.

— Они взрослые и могут делать все, что пожелают.

— Но если они не знают местность… если не знают, как передвигаться зимой…

— Сколько еще до снега?

— Что?

— Когда пойдет снег? Завтра? Через неделю?

— Завтра или послезавтра. Скоро. А что?

— Мне кажется, я знаю, куда они могут направиться. Она говорила со мной, расспрашивала о Колфилде.

— Что ж, они могут успеть. Если повезет.

Час назад они добрались до первых деревьев, низкорослых и редких, конечно, но все же деревьев, и Лина облегченно вздохнула. Они и вправду смогут выбраться. Вот лес, и весь путь до берега озера лежит через лес. Можно сказать, они уже почти там. У нее на бумажке написано, что им нужно скакать на юго-восток, пока не наткнутся на маленькую речку, а затем вдоль нее вниз по течению. Перед ней в седле сидит Торбин, и она рассказывает ему про собаку, которая была у нее в Норвегии, когда она была маленькая. По описанию собака выходит, как в той сказке про солдата, с глазами, словно чайные блюдца.

— Ты тоже сможешь завести собаку, когда мы найдем себе жилье. Как тебе это нравится, а? — вырывается у нее, прежде чем она успевает прикусить язык.

— Найдем жилье? — переспрашивает Торбин. — Ты сказала, что мы едем на каникулы. Мы не на каникулы?

Лина вздыхает:

— Нет, мы едем жить в другое место, получше, там, где теплее.

Торбин крутится в седле, чтобы посмотреть ей в глаза, и вид у него опасный: замкнутый и напряженный.

— Почему ты соврала?

— Это не совсем вранье, дорогой. Возникли сложности, и мы не могли объяснить тебе все там, в Химмельвангере. Было важно, чтобы никто не знал, или они бы нас не отпустили.

— Ты нам соврала. — Взгляд его тверд и полон недоумения. Благодаря Перу и церкви с красной крышей он стал очень педантичным маленьким мальчиком. — Врать грешно.

— В данном случае это не было грехом. Не спорь, Торбин. Есть вещи, которых ты пока не понимаешь, ты еще слишком мал. Мне жаль, что нам пришлось так поступить, но это было необходимо.

— Я не слишком мал! — Он злится, щеки покраснели от холода и душевного волнения. Он весь извивается в седле.

— Сиди смирно, юноша, или я тебя отшлепаю. Поверь мне, сейчас не время для дискуссий.

Но, извиваясь, он умудряется пребольно заехать ей локтем в живот, отчего она вскрикивает и выходит из себя:

— Хватит! — Она отпускает поводья и звучно хлопает его по ляжке.

— Ты врунья! Врунья! Я бы ни за что не поехал! — кричит он, вырывается у нее из рук и соскальзывает на землю. У него подгибается лодыжка, но он тут же вскакивает и бежит в том направлении, откуда они прискакали.

— Торбин! Торбин! Эспен! — пронзительно визжит Лина и рвет поводья, чтобы повернуть лошадь, но та, похоже, ее не понимает — останавливается, и ни с места, словно поезд, прибывший на станцию.

Эспен, скачущий впереди, поворачивает коня и видит Торбина, несущегося среди деревьев.

— Торбин!

С Анной на руках он спрыгивает на землю и отдает девочку Лине, которая тоже спешилась.

— Стой здесь, я догоню его! Не двигайся.

Он бежит за Торбином, петляя между деревьями и спотыкаясь об упавшие сучья. Оба моментально скрываются из виду. Анна поднимает на Лину темно-синие глаза и начинает плакать.

— Все в порядке, дорогая, твой брат просто дурачится. Они сейчас вернутся.

В порыве чувств она обнимает дочь, утыкается лицом в ее холодные сальные волосы.

Наверное, прошло всего несколько минут, прежде чем они снова появляются между деревьями. Эспен с каменным лицом тянет за руку перепуганного Торбина. Но тут Лина понимает, что случилось нечто гораздо худшее.

На первый взгляд Лине и Анне казалось, что они сразу его найдут: такой круглый твердый стальной предмет, как компас, слишком не похож на все окружающее, чтобы тут затеряться. Лина превращает поиски в игру для Анны с наградой для того, кто его отыщет. Вскоре игра надоедает; земля здесь на редкость коварная: бугрящиеся камни, такие ямы, что ногу сломишь, скрытые кроличьи норы, спутанные корни, переплетенные с гниющими ветками. Ей не вспомнить, то ли она выронила компас, когда Торбин ударил ее, то ли после, когда пыталась развернуть лошадь. Измученная земля не оставила следов их пребывания.

Она сообщает Эспену, что не может отыскать компас, и Торбин замолкает, увидев ужас на их лицах. Он понимает, что это его вина. Все четверо принимаются искать, с согнутыми спинами рыскать вокруг безразличных лошадей, откидывая лишайники и гнилые листья, тычась руками в темные влажные норы. Во всех направлениях лес выглядит издевательски одинаково: низкие сосны, растущие и умирающие там, где росли, упавшие, согнувшиеся, сплетающиеся друг с другом ветвями, так что ни пройти ни проехать.