Юрий Николаевич приблизился к Валькиной печурке, возле которой по-прежнему сидели на корточках ребята, и остановился чуть поодаль, со скептическим любопытством оглядывая дымящие костры и нарочито беззаботные лица мальчишек.

Никто из них не обернулся, не посмотрел на подошедшего директора, как будто бы его тут и вовсе не было, а просто какой-то случайный человек в сад забрел. Остановился в сторонке, глядит? Ну, и пускай себе глядит, если ему так интересно. А мы-то здесь при чем?

Ох и хитрецы, ох и чудотворцы!..

Юрий Николаевич мысленно усмехнулся, понимая и принимая эту мальчишескую тактику выжидания. В былые времена, еще издали приметив Мизюка, воспитанники, конечно бы, встретили директора стоя, первыми вежливо с ним поздоровались бы, а сейчас даже и ухом не ведут — ноль внимания. Ну что ж, с их точки зрения все верно… Они — добытчики, люди вполне самостоятельные, а он для них кто?..

Сидят, в огонь смотрят и, разумеется, гадают: с чем пожаловал к ним некий Мизюк и как он нынче себя поведет? Если потребует, чтобы они поднялись, накричит на них, в спальню погонит либо каким-нибудь иным начальственным способом попытается свою призрачную власть утвердить, показать им, что он все-таки директор, — тогда уж эти воспитаннички сами все что угодно ему покажут… Он-то их достаточно изучил, за ними не задержится!..

Правда, Юрий Николаевич вовсе и не собирался, кричать на ребят, а тем более прогонять их из сада.

Помедлив еще немного, Мизюк наконец подошел к самой печурке, опустился на корточки рядом с ребятами, руки к огню протянул, потирая ладонью о ладонь, как будто бы они у него озябли, и спокойно, будничным голосом сказал:

— Добрый вечер, кашевары. Ну, как тут у вас дела?

— Здравствуйте, — не сразу и вразнобой ответили уже приготовившиеся было к достойному отпору, хотя и несколько сбитые с толку непонятным его поведением, слегка взъерошенные пацаны.

Лишь Иван Морозовский, как ни в чем не бывало, с самым невинным выражением повернулся к директору:

— Да что вы, Юрий Николаевич? Какие у нас могут быть дела? У нас ведь так себе — делишки…

— Ну-ну… Зачем же скромничать? — Убаюканный показным их смирением, Мизюк тоже расслабился и поощрительно улыбнулся ребятам. Он больше не ожидал от них какого-нибудь подвоха, а потому и сам невольно поддался этакой беспечной игривости. — Небось уже все огороды вокруг обобрали, а?

Иван и Славка отчужденно промолчали. Только показалось Мизюку, что плечи у ребят еще сильнее поникли, спины сгорбились да лопатки острее выперли под рубахами.

А Вальку Щура вроде бы кнутом хлестанули. Он зло ковырнул спружинившим прутиком угли и вдруг окрысился на все еще улыбающегося директора:

— Ну, и что с того?.. Обобрали! А по-вашему, нам лучше было бы с голодухи подохнуть, да?!

Юрий Николаевич и без того уже почувствовал, как внутренне насторожились и словно бы отодвинулись от него неподвижно сидящие у затухающего огня ребятишки. А теперь, после злых слов Щура, поздним умом сообразил, что брякнул глупость, походя обидел мальчишек. Разве кто-нибудь вправе упрекать их сейчас за то, что они лазят по садами огородам, попрошайничают в селах и, конечно, воруют? Что же им еще остается делать?..

От других костров и печурок мало-помалу потянулись к Валькиному огнищу молчаливые пацаны. Любопытно им было поскорее узнать — чего это понадобилось в их владениях директору и о чем у него там со Щуром толковище идет?

— Нет, Валентин, подохнуть с голодухи не лучше, — задумчиво глядя на обрушившиеся угли, тихо проговорил Мизюк. — И я это понимаю… Винить вас не в чем. Это наша вина… — Он пожевал губами. — М-да-а-а… Но жить так дальше, как жили вы до сих пор, — каждый сам за себя, в одиночку, — больше не годится. Нельзя так больше жить. Времена для этого не слишком подходящие… Правильнее сказать, ребята, очень уж трудные нам выпали времена… И поэтому нам сейчас, как никогда раньше, нужно друг за дружку держаться. Обо всем вместе думать, обо всех вместе заботиться. Вот и осень на носу, а там настоящие холода нагрянут. У ваших костров да печурок, дети, нам с вами зиму не перезимовать…

— Верно, Юрий Николаевич! — с напускной горячностью поддержал все-таки не отказавшегося, видать, от отеческой, доверительной беседы Мизюка появившийся в саду позже остальных ребят Генка Семенов.

Шустрый этот парнишка с лету уловил, о чем речь, но терпеливо слушал директора, карауля момент, чтобы вклиниться и по обыкновению затеять балаган.

— А ты, Щуренок, не больно-то ерепенься, когда с тобою порядочные люди говорят! Ты слушайся старших и вникай! — На неунывающей Генкиной мордахе блестящими щелками резались хитрющие глаза. — Ведь Юрий-то Николаевич тебе, дураку, дело толкует, а ты, как вшивый фрайер, уши развесил. Нет, братцы вы мои, теперя — все! Теперя, значитца, будет у нас с вами таким манером, — Генка все больше ломался и подмигивал ребятам, — с завтрашнего дня мы уже не всяк по себе, а организованно, общей кодлой огороды шарашить двинем! Ты понял, Щуренок?.. Но опять же — чтобы строем, парами и за ручки… Во, пацаны, когда житуха у нас настанет! Гадом мне быть — помирать не захочешь!..

Генка в мечтательном изнеможении закатил глаза, покачнулся, словно бы падая на спину, а ребята со смехом подхватили его под руки и теснее сгрудились вокруг печурки, не без основания полагая, что это только первая, вступительная часть начатого Генкой представления, за коей непременно последует и вторая.

По насмешливым ребячьим лицам нетрудно было определить, что задуманный Юрием Николаевичем серьезный разговор с ними грозит вот-вот обернуться потехой. Но Мизюку не менее ясно было и то, что потакать развеселому настроению не осознающих всей сложности положения и оттого беспечно улыбающихся мальчишек он ни в коем случае не должен. Стоит лишь опять хоть чуточку поступиться, не до конца выдержать характер — и ребята могут превратиться в неуправляемую ораву, с которой потом уже никакими судьбами не совладаешь…

— Прекрати паясничать, Семенов, — строго оборвал вертлявого парнишку Юрий Николаевич и поднялся. — Советую-тебе запомнить: в нашем детском доме никогда не было и ни при каких обстоятельствах не будет так называемой кодлы. А всегда был и впредь останется коллектив, — он нажал на последнее слово. — Кроме того, — чеканным директорским тоном продолжил Мизюк, — с сегодняшнего вечера будем кормить вас в столовой. И посему, надеюсь, всякая надобность в ваших организованных похождениях отпадает сама собой. Правда, не стану скрывать — продуктов у нас мало… Но, думаю, мы и в дальнейшем сумеем обойтись без молодецких набегов на окрестные огороды. Вероятнее всего, нам самим предстоит зарабатывать себе на хлеб. Хотя, повторяю,