Так что когда в следующий раз царь увидел на охоте цаплю долгоногую и опять стал говорить, что «у него такое чувство, будто он что-то недоделал, но что именно — никак не вспомнит», опричники сразу все вспомнили и поняли. А самый шустрый опричник, как стемнело, задами да переулками пробрался на подворье князя Зубатова-Щербатова и все ему рассказал: так, мол, и так. Рассказал, понятно, не за красивые княжеские глаза и не за одно его спасибо! Князь, как только с опричником расплатился, тут же схватил белую лебедушку в охапку, сунул ее в возок и погнал в Пустозерск, в самый дальний монастырь. Там постриг лебедушку в монахини под именем сестры Мавронии. А сына ее Глеба свет Удаловича моментально определил в Благородный пансион при Конно-стрелецком полку. Все меры принял заблаговременно и своевременно умудренный столичной жизнью князь Зубатов-Щербатов на тот случай, если у царя со склерозом вдруг наступит улучшение.

Как прочитал виконт Уд д´Ал де Ла Панини эти мемуары, так сразу все вспомнил и заплакал горючими слезами. Хотел было ехать в Россию, чтобы найти сына своего Глеба Удаловича и навестить в Пустозерском монастыре матушку Мавронью, бывшую лебедушку белую, да здоровье не позволило. Куда там в путешествие отправляться, тут до туалета хоть бы самостоятельно дойти! Только и смог сделать престарелый виконт, что включить своего российского сына в завещание. После чего тихо преставился, оплаканный детьми, супругой и боевыми соратниками.

Когда дети виконта и его вдова, племянница кардинала Мазарини, прочитали завещание, у них даже и мысли не возникло, чтобы обмануть неожиданного сонаследника и прикарманить часть отписанного ему наследства.

— В наших жилах течет наполовину русская кровь, — били себя кулаками в грудь сыновья почившего виконта. — Но мы не имеем ничего общего с новорусским жульем, ворьем и хамьем, пролезшим в князи из грязи! Мы потомственные аристократы, а не элита помойки! — заявили они в один голос и тут же дали объявление в газету «Ле Монд де Пари», что российского сына покойного виконта де Ла Панини просят в течение шести месяцев сообщить нотариусу о своем желании получить наследство. Но никто на объявление не откликнулся. Боевой воевода Глеб Удалович Панов был далеко от Парижа, он в это время со своими воинами штурмовал Кудыкину гору, на которой засели очередные супостаты. Да и по-французски он читать не умел, так как в Благородном пансионе при Конно-стрелецком полку больше налегали не на изучение иностранных языков, а на «Ать-два», «Коли-руби-пали», да «Пуля — дура, а штык — молодец!».

Но французские родственники Глеба Удаловича не успокоились на недостигнутом и, не имея возможности самолично отправиться в Россию на поиски сводного брата по причине постоянной занятости на военной службе, поручили это дело барону Мюнхгаузену, который как раз отправлялся в те края. Мюнхгаузен, как известно, любил приврать, конечно, не в такой степени, как брехуны времен перестроечных, которые сначала уверяли, что хотят возвратиться к ленинским нормам в политике, потом говорили о социализме с человеческим лицом, затем о конвергенции, после о либеральном рыночном капитализме, а в результате построили криминальное черт знает что и сбоку бантик от МВФ и Бэнк оф Америка. Мюнхгаузен же, в отличие от них, был человек порядочный и честно пытался выполнить поручение виконтов де Ла Панини. Но беда его заключалась в том, что он русского языка не знал и твердил одно и то же: «Глобус — Уд-Да-Ла-Пианини». Россияне — народ гостеприимный. Что мы, хуже, что ли, ливонцев?! Они ему и глобус принесли — пожалуйста, изучай географию. И удочку предоставили — уди себе рыбу на здоровье, только не вздумай есть — отравишься. И кошке не давай, подохнет, а у нас с охраной животных строго! Но если вздумаешь малым бизнесом заняться — рыбкой торговать, это можно. Ты свою палаточку поставь подле ларька «Вино — пиво — водка». Там народ собирается закаленный! А к паленой водке — денатурату, метиловому спирту и тормозной жидкости твоя рыбка будет самой подходящей закуской! И пианино Мюнхгаузену прикатили, играй хоть «Собачий вальс», хоть «Летку-еньку». А барон все бормочет: «Уд-Ал-Пианини». Так Мюнхгаузен Глеба Удаловича и не нашел.

А когда вернулся на родину и увиделся с виконтами, натура все равно взяла свое. Он напридумывал, что вместе с Глебом Удаловичем они летали на пушечных ядрах в разведку. Но ему, барону, удалось перескочить на встречное ядро и вернуться, а российский виконт замешкался, улетел неведомо куда и пропал без вести. И вот с этих пор виконты де Ла Панини в память о героически пропавшем родственнике своих старших сыновей всегда называли Глебиусами (в русском произношении — Глобусами), так как имени «Глеб» ни во французском, ни в итальянском языке нет. Понятно, почему последний в роду виконтов де Ла Панини хотел, чтобы наследник его титула и фамилии носил это имя. Ну а так и не найденный русский потомок виконта Уд д´Ал де Ла Панини — Глеб Удалович Панов стал, сам того не зная, родоначальником российской ветви виконтов де Ла Панини. Поскольку Глеб Удалович был боевым воеводой, а его сыновья, внуки и правнуки брали с него пример и становились боевыми офицерами и никогда не имели никакого отношения ни к интендантской, ни к придворной службе, то по доброй российской традиции никто из них не нажил палат каменных. А последний из дореволюционных Пановых, как уже отмечалось, не имел в собственности даже цепей.

Раздумывая над явно навеянными Марфой из ноосферы сведениями о родословном древе Пановых — де Ла Панини, Глеб пришел к выводу, что девица-индиго озаботилась-таки его опасениями получить в лоб бандитскую пулю во время отключения мыслителя от действительности и заменила галлюцинации в прострации на размышления в реальном измерении.

— Надеюсь, что и Юлия с Эротом, Амуром и Гименеем последуют ее примеру, — сам себя обнадежил Глеб.

Бросив прощальный взгляд на Сидоновы руины, былую криминальную славу которых унесли воды тихоструйной Тамерланки, и на зачарованную березовую рощу, укрывшую под своею сенью пегобородого пастыря и его обреченных неумолимой поступью Истории на безвременное заклание парнокопытных питомиц, Глеб направился к сияющим бронзовой позолотой и дивно изукрашенным воротам, преграждавшим въезд в окруженные крепостными стенами Артюнянцевы владения. С обеих сторон тяжелые створки ворот, уникальных как по своей гигантской величине, так и по происхождению, охранялись массивными башнями. Из их бойниц настороженно разглядывали окружающую действительность бдительные телекамеры, а с башенных шпилей на ту же подвластную могущественному властителю действительность скалились какие-то ужасно клыкастые млекопитающие. И Глебу почудилось, что ощерившиеся монстры вот-вот злобно прорычат:

— Оставь надежду всякий, сюда приближающийся!

Ощущение непреодолимой силы и неприступного могущества довершали укрывавшиеся в нишах у основания башен трехметровые бронзовые статуи бородатых шумерско-вавилонско-древнеассирийских воинов, вооруженных до зубов и готовых проткнуть своими копьями всех и каждого, кто только дерзнет вызвать неудовольствие их хозяина. Глеб с любопытством рассматривал вычурные стальные узоры арабской вязи и шумерско-вавилонской клинописи, украшавшие неприступные ворота, а на него из караульных башенных ниш в свою очередь грозно пялились, устрашающе ощетинившись копьями, бронзовые бородачи.