– Ёкосо ирассяимасьта. О хисасибури дэс нэ![40] – расплылась в улыбке хозяйка, низко кланяясь Нине и ее спутнику.

– Ёру осоку одзяма симаситэ хонтони моосивакэ га аримасэн![41] – еще ниже поклонилась Нина в ответ, делая знак Вику, чтобы тот присоединился к извинениям.

Последовал долгий обмен любезностями, из которого можно было понять, что хозяйка чрезвычайно рада неожиданному визиту желанных гостей и готова немедленно сервировать для них ужин. Нину она, судя по всему, хорошо знала и обращалась к ней, в отличие от Вика, с особо аффектированной вежливостью, в которой сквозили некие интимные нотки, словно обеих женщин связывал давний секрет. Раздвигая входные двери из матового стекла, хозяйка пригласила зайти в дом.

Внутри оказался скромно, но со вкусом оформленный традиционный антишмбр-гэнкан. Сняв туфли на кафельном полу в миниатюрном «предбаннике» и надев легкие шлепанцы, гости вслед за хозяйкой поднялись на две ступеньки, выйдя на галерею из идеально подогнанных кедровых досок, покрытых густым слоем светлого блестящего лака. В обе стороны от входа вдоль галереи, очевидно, были расположены гостиничные номера с отличительным рисунком и иероглифом на сдвижных бумажных экранах, которые можно было лишь условно назвать дверями. На одном красовалась картинка в виде ветки сосны, на другом в виде ветки клена, на третьем в виде ветки бамбука, на четвертом в виде ветки криптомерии. Чуть поодаль, в конце галереи, на массивной подставке стоял круглый, со рваными краями, спил гигантского дерева не меньше полутора метров в диаметре и полметра толщиной. Исполинский лакированный чурбан был испещрен по крайней мере двумя сотнями концентрических годовых колец, которые, должно быть, посетителям предлагалось посчитать на досуге.

– Wo sind wir? Was ist das? Ein Jagdschloss?[42] – недоуменно спросил Вик, из осторожности переходя на немецкий.

– Nein, das ist ein Ryokan, ein Japanisch Hotel. Sie mich hier wissen.[43] – лаконично пояснила Нина.

Хозяйка отодвинула створку с веткой клена, пропуская гостей вперед. Внутри дверца слева от входа вела в туалет. В комнате, устланной плотными соломенными матами, было пусто. Лишь в дальнем углу виднелся низенький столик с двумя подушками для сидения. На столике стояли старомодный телефонный аппарат и изящная электроплитка с кипятильником. В соломенной плетенке были заботливо рассортированы пакетики с зеленым и черным чаем. Рядом лежали пульты от кондиционера и плазменного телевизора, подвешенного на консоли.

– Ицу мо но ё ни мадзу го нюёку дэсё?[44] – осведомилась хозяйка, показывая на халатики-юката в ротанговой корзине.

– Она предлагает сначала принять ванну, – пояснила по-немецки Нина. – Этот рёкан стоит на горячем источнике. Горы Хаконэ – популярнейшая зона отдыха. В здешних краях есть целые курортные поселки на геотермальных водах, но тут вокруг никого. Такая горная хижина…

– Ванна не помешает! – с энтузиазмом откликнулся Вик. – После знакомства с питоном особенно. Я только на минутку…

Заглянув в скромную кабинку при номере, Вик уже в который раз невольно сравнил уровень японского технического оборудования с российскими, американскими и австрийскими образцами. Сравнение явно было не в пользу клозета Франца Фердинанда во дворце Шенбрунн, исторического здания в Лэнгли и штаб-квартиры СВР, но у него на даче в Валентиновке был установлен уошлет с куда более изощренной электронной начинкой, приводившей в восторг друзей и особенно подруг. Подавив нахлынувшее чувство ностальгии, он вышел из туалета и весело бросил:

– Gehen wir baden, meine kleine Freulein![45]

После столь долгого безмятежного пребывания в гостинице Балчуг Кемпински, где его досуг скрашивали сливки российского бомонда и политические активисты различной гендерной ориентации, Мияма не слишком удивился, когда за ним поздно вечером пришли двое в штатском, одетые в одинаковые темно-серые костюмы. Один из гостей, видимо, старший по званию, достал красную книжечку со щитом и мечом, медленно раскрыл и поднес к глазам профессора.

– Вы меня арестуете? – кротко спросил Мияма, натягивая брюки.

Перед его мысленным взором уже проносились страшные картины пыток в подземных застенках Лубянки, мук голода в ледяном карцере и надругательств в пресс-хате, полной извращенцев-уголовников. Как жаль, что на родине ему не выдали на такой случай ампулу с цианистым калием!

– Арестовывать вас никто не собирается, – вежливо ответил старший. – Шеф хочет с вами поговорить. Так что, будьте добры, оденьтесь и следуйте за нами.

– Куда? На Лубянку?

– Нет, здесь недалеко. Этажом ниже у нас оперативный номер. Шеф вас ожидает.

– Спасибо! – непроизвольно вырвалось у Миямы.

От сердца немного отлегло. Вероятно, на этот раз пытки не входили в программу вечера. Он повязал галстук, надел пиджак и с достоинством кивнул офицерам госбезопасности, выражая полную готовность следовать за ними в любом указанном направлении.

Действительно, далеко идти не пришлось. Его привели в двухкомнатный люкс, обставленный несколько беднее, чем «Кремлевский», но вполне со вкусом. Бежевый кожаный гарнитур работы миланских мастеров в гостиной, люстра, сделанная в Венеции, на острове Мурано, изящная горка из французского ореха, уставленная богемским хрусталем. Впрочем, на столике у дивана стояли два стеклянных, а не хрустальных шарообразных бокала с короткими ножками. Рядом с ними красовалась бутылка «Наполеона», выполненная в виде статуэтки самого императора. На сургучной печати, повязанной вокруг шеи, виднелись оттиснутые красные цифры 1911. Низкая хрустальная ваза с виноградом, персиками и грушами, коробка шоколадных конфет и несколько затейливо украшенных пирожных на блюде служили приятным дополнением к натюрморту. Мияма отметил про себя, что лимонных ломтиков здесь не сервируют. Он никогда не мог понять, каким образом эта странная закуска, введенная русским царем Николаем II, сочетается с благородным французским напитком.

– Не удивляйтесь, профессор! – широко улыбнулся Игорь Юрьевич Шемякин, заметив изумленный взгляд японского гостя. – Бутылка вполне аутентичная. Презентована его высокопревосходительству Петру Аркадьевичу Столыпину французским посланником в Киеве буквально за день до фатального сентябрьского покушения. Была изъята Третьим отделением, то есть охранкой, как возможное вещественное доказательство – и с тех пор застряла в кладовых нашего учреждения. Вы не можете себе представить, сколько у нас хранится подобных исторических курьезов. Настолько много, что иногда позволяем себе списывать их в расход, так сказать. Не стоит отказывать себе в удовольствии, если мы можем себе его позволить. А мы пока можем! Так что присаживайтесь, профессор. И зовите меня Игорь Юрьевич, окей? Нам есть о чем поговорить.