— Это я с голоду опух, — обиженно вякнул бродяга, но потом решил не искушать судьбу, потупился и ссутулился, прикидываясь кучей тряпья.

Саврянин и так больше не обращал на него внимания. Коснулся рукоятей мечей, убеждаясь, что они на месте, провел ладонью по разом взмокшему лбу и, слегка пошатываясь, побрел прочь. Человеческий голос спугнул крысу. Но они быстро ко всему привыкают…

Альк вспомнил, как оценивающе глядел на него наставник, и неожиданно понял, о чем он в тот момент думал.

Пристань отправила его в погоню не за бунтарем, нарушившим правила общины. Она не гневалась. Не беспокоилась, что Альк выдаст ее секреты, и уж тем более — не пылала священной местью. Все было куда проще — и страшнее.

Пристань послала его убить сумасшедшего. И если бы наставник решил, что Альк уже перешагнул черту, то выполнил бы приказ без жалости и колебаний. Из… сострадания.

Да, отставные путники тоже трогаются умом. Но они при том не воображают себя крысами, гибнет только их рассудок — а не другие люди.

И Райлезу совсем не обязательно шпионить за Альком, надеясь застать его врасплох, как раньше полагал саврянин. Достаточно затаиться поблизости — и ждать. Вопрос в том, кто продержится дольше.

Альк ускорил шаг, а там и перешел на бег.

Нищий поглядел ему вслед, покрутил пальцем у виска, сел на дорогу и принялся переобуваться.

* * *

К возвращению Алька Рыска уже успокоилась, злосчастный пряник был скормлен верному козлу, а пирога горой лежали на блюде, распустив дух не только на всю избу, но и на двор.

— Чего это ты такой встрепанный? — заметил Жар.

Альк присел на лавку, покосился на левую, наполовину распущенную косу и, не отвечая, взялся ее переплетать.

— А башмаки где?

Саврянин сначала машинально поджал босые ноги под стул, потом разозлился — больше на себя — и демонстративно их вытянул. Не везет ему с этой проклятой обувью, хоть ты тресни!

— Пропил.

— Питие без меры есть грех, Хольгой порицаемый, — язвительно сообщил Жар, измученный лучинным «постом» — Рыска любила, чтобы за стол все садились вместе, как на хуторе, и бдительно пресекала попытки друга снять пробу.

Белокосый мрачно поглядел на «мольца» и взял ближайший пирожок. Девушка расторопно наполнила кружки молоком, гордясь своей готовкой, — а жадно жующие гости лучшая похвала хозяйке!

Альку есть совершенно не хотелось, даже подташнивало, но он заставил себя откусить кусок. С утра ж не ел, не хватало еще силы растерять вдобавок к рассудку.

Смотреть на хлопочущую у стола девчонку оказалось неожиданно приятно, в доме было тепло, светло и уютно, крыса забилась в угол и затаилась, досаждая лишь воспоминаниями о недавнем кошмаре. Саврянин понемногу начал успокаиваться, даже голод наконец ощутил и потянулся за вторым пирожком.

— Сиве завтра отнесешь парочку? — смущенно, чувствуя вину перед наемником, спросила Рыска.

— Боюсь, ему не до пирогов будет, — хмыкнул Альк, отхлебывая молоко.

— Почему?! — Рыске тут же стали мерещиться жуткие картины: отвергнутый ухажер напивается в тряпку, а то и лезет вешаться навроде того лекаря.

— Поспорил, что лицедея в кормильню приведет или сам народ веселить будет, — усмехнулся саврянин, окончательно придя в себя. — Но до ночи, насколько я знаю, никого не нашел.

— А ты?

— Что — я?

— Ты же так здорово на гитаре играешь! — искренне сказала девушка. — Взял бы ее завтра с собой…

— Еще чего, — отрезал белокосый.

— Он же твой друг!

Альк внимательно на нее поглядел, и Рыске сразу вспомнился подслушанный разговор: «Я больше не верю в дружбу». Девушка насупилась, смутилась.

Но подумал саврянин совсем другое.

— А ты сама ему помочь не хочешь? — вкрадчиво предложил он.

— Как? — не поняла Рыска. — Я и петь-то не очень, не то, что играть…

— Ему и сказочница сойдет.

— Ты что! — растерялась девушка. — Какая из меня сказочница? Я так… балуюсь.

— В Зайцеграде тебя это не смутило.

— Ну, там…

— И в обозе тоже.

— Да, но…

— А что, хорошая идея, — поддержал Жар. — Я сам с удовольствием приду, послушаю.

— Нет, я не могу… — Рыска осеклась, внезапно осознав: может. И очень-очень хочет!

Крысюк, напротив, охотно оседлает любую доступную крысиху, почти не тратя время на ухаживания.

Там же

Рыска с утра была сама не своя: все роняла, на все натыкалась и попеременно донимала Жара и Алька:

— А какую мне вначале рассказать — про медведя или про трех тсецов? А сколько их вообще надо? А страшные можно рассказывать или только веселые?

— Не волнуйся, — успокаивал ее друг, — у тебя все сказки хороши. Какая на душу ляжет, ту и расскажешь.

Саврянин молча закатывал глаза (сегодня на Рыску это не действовало, ей предстояло испытание похлеще), в конце концов цинично огрызнувшись:

— Ты лучше подумай, что тебе надеть. Чтоб и выглядела прилично, и немаркое.

— А немаркое почему? — удивилась девушка.

— Гнилая картошка лучше отстирается.

Рыска дрогнула, но послушно полезла перебирать свое добро. Его оказалось не так-то много: дорожная рубашка и штаны, простенькое домашнее платьице на смену тому, что на ней сейчас, полотняное, безо всякой вышивки, и, в самом низу ларя, свадебное платье, бережно отчищенное от грязи. Девушка к нему даже пояс на дощечках соткала, обережный, из белых, красных и черных ниток.

Рыска случайно кинула взгляд на Алька, увидела выражение его лица и поспешила спрятать платье на место. Хотя что он в ринтарских обычаях понимает, и вообще — она ж не за него замуж выходить будет! А жениху оно наверняка понравится. Вон Жар и то одобрил, хоть он и горожанин!

— Может, штаны и рубашку? — рискнула предположить она.

Саврянин скривился:

— Только не эти.

— Почему?

— Тусклые. А менестрель должен с порога взгляд притягивать.

— Ты же только что говорил, что одежда немаркая быть должна? — запуталась девушка.

— Немаркое и ярким может быть, пестрым. Вон как юбки у цыганок.

— Но у меня ничего такого нет… — растерянно протянула Рыка. Она частенько заглядывалась на броские, крикливые наряды некоторых горожанок, представляя, как такие платья смотрелись бы на ней. Однако полагала — для них следует быть либо более знатной, либо менее приличной.