народами, и государями для общего счастья. Я первый должен показать верность принципам, на которых я основал союз. Представилось испытание – восстание Греции; религиозная война против Турции была в моих интересах, в интересах моего народа, требовалась общественным мнением моей страны. Но в волнениях Пелопоннеза мне показались признаки революционные, и я удержался. Чего только не делали, чтоб разорвать союз! Старались внушить мне предубеждения, уязвить мое самолюбие, меня открыто оскорбляли. Очень дурно меня знали, если думали, что мои принципы проистекали из тщеславия, могли уступить желанию мщения. Нет, я никогда не отделюсь от монархов, с которыми нахожусь в союзе. Должно позволить государям заключать явные союзы для защиты от тайных обществ. На какую приманку я могу пойти? Нуждаюсь ли я в увеличении моей империи? Провидение дало в мое распоряжение 800 000 солдат не для удовлетворения моего честолюбия, но чтоб я покровительствовал религии, нравственности и правосудию; чтоб дал господство этим началам порядка, на которых зиждется общество человеческое».

Вместо эпилога

Признаки революционные

В этих словах – итог. Нет, не итог всей жизни Александра Благословенного, а итог его деятельности как императора, оценка себя и других, выражение своей политической воли, стремлений и принципов. Мы слышим здесь отголоски его ранней концепции осчастливливания народов, замечаем следы былых раздумий о Наполеоне («Провидение дало в мое распоряжение 800 000 солдат не для удовлетворения моего честолюбия»), но это не только взгляд в прошлое, а предвидение будущего. Показались признаки революционные!

Да, показались признаки! Здесь речь идет не о французской, а о новых революциях, пламя которых перекинется в XX век. Как это символично: Александр уйдет – придут декабристы, затем – народовольцы, а затем – большевики! От религии, нравственности, правосудия, которым он покровительствовал, ничего не останется, все смоет кровавой волной беззаконий, террора и казней. Мальчиков-гимназистов, возвращавшихся домой после занятий, расстреливали без всякой причины, просто так (бывали такие случаи). Жены, пожелавшие узнать о судьбе арестованных мужей-офицеров, назад не возвращались, пропадали бесследно, чего уж там говорить… Поэтому религию, нравственность, правосудие император уносит с собой в затвор, посты и молитвенные бдения, чтобы сберечь и передать будущей, духовно обновленной России.

…Верона – завершение моих странствований, начавшихся в Зауралье, Сибири, Аустерлице. Как сопространственник Александра я много проехал, увидел, прочел, передумал и попытался связать воедино нити судьбы императора и старца Федора Кузьмича. Узелок получился крепкий – не развяжешь, не поймаешь за кончик и не выдернешь из него той или иной отдельной нити.

Не позволишь себе сказать, что Федор Кузьмич не имеет к Александру ровным счетом никакого отношения, а ведь говорят, и без всякого смущения… Ну, жил в Сибири, мол, старец, образованный, благородного происхождения, и что из этого? Сибирь-то большая, мало ли кто в ней жил, прятался, скрывался от властей.

И все-таки близкий мне по духу читатель так сказать, надеюсь (очень надеюсь!), себе не позволит, поскольку это если и не прямой политический заказ (как с книгой профессора Кудряшова), то явная неправда. Неправда либеральная, консервативная – какая угодно, но неправда. За нее будет стыдно – запятнаешь себя перед русским соборным сознанием и вовек не отмоешься.

Немного о мнениях

Можно, конечно, назвать историю появления в Сибири старца Федора «операцией прикрытия», как это позволил себе писатель Борис Евсеев в новом романе «Очевидец грядущего», но то – роман. До Бориса Евсеева милейшее существо, несказанно одаренная, пишущая превосходные стихи и прозу, утонченно мыслящая, невероятно начитанная, деликатнейшего воспитания Екатерина Шевченко говорила мне примерно то же: с невинно опущенными глазами высказывала подобное мнение. По ее словам, император скрывался за границей, а за него лицедействовал его двойник. Какая прелесть! Ну, не чудо ли! Просто-таки сюжет для детективного романа!

У нас обо всем высказываются мнения и догадки, в том числе и об исторических фигурах. Такой свободы во мнениях нет больше нигде. Везде все-таки остерегаются, мнутся, недоговаривают, соблюдают приличия, да и политкорректность, знаете ли, не шутка: со службы вышибут в два счета. У нас же свобода во мнениях полнейшая. Все так и сыплют мнениями, и это нас ничуть не роняет, только красит. Без этих мнений было бы скучно жить, и я, выражаясь словами Вольтера, готов отдать жизнь, лишь бы все имели возможность их высказать. Хотя он, кажется, такого не говорил… Но все равно я готов, а вот соглашаться – простите… Екатерина Михайловна – моя лучшая ученица, читательница, собеседница, Бориса Евсеева считаю своим другом, чту его как писателя, но при этом никогда не соглашусь (о причинах сказано во введении).

Пушкинские строки и декабристская идеология

А что же Пушкин? Ошибся в оценке Александра как лукавого и слабого властителя. Наш-то Пушкин? Солнце русской поэзии? Ошибся, и не будем отнимать у него этого права – ошибаться. Он сам писал в «Евгении Онегине», что не любит русской речи без грамматической ошибки, а где грамматическая ошибка, там и историческая.

Вообразим, что Пушкин вообще не ошибался, что у него все выверено, что он – педант. О, это было бы ужасно! Для поэзии история в конечном итоге не указ, против нее можно и погрешить, тем более что поэзия должна быть, как известно, немного глуповата. За ошибки Пушкина еще Филарет корил, отвечая на его стихи стихотворным посланием, и он соглашался, покорно принимал укоризну. К тому же в Десятой главе «Онегина», откуда взяты строки о слабом и лукавом властителе, об Александре I сказано и такое:

Мы очутилися в Париже,

А русский царь главой царей.

Слабый не смог бы стать главой, ему бы не позволили прочие цари: уж это был народ изощренный, испытанный, с волчьей хваткой. Один Меттерних чего стоит!..

Где-то здесь, повторяю, закралась ошибка, ну, не ошибка – противоречие… Да и глава не окончена, так, набросок, сплошные отточия. Она не дает повода для окончательных суждений об отношении Пушкина к Александру I.

Еще хотелось бы отметить, что строки Пушкина доносят до нас отголоски тех мнений, которые высказывались об Александре в кругу заговорщиков-декабристов, замышлявших его убийство. Они насквозь пронизаны декабристской идеологией. Прежде всего, они злы и ядовиты как образец самой беспощадной сатиры. «Слабый» – значит неспособен управлять страной. «Лукавый», то есть может прикинуться кем угодно, очаровать, обворожить, но это – маска. «Плешивый щеголь» – вменяется в вину и раздувается, окарикатуривается физический недостаток, ранняя потеря волос: испытанный прием любой пропаганды. «Враг труда» – это почти прокламация, совершенно несправедливая, поскольку Александр уважал