дерево спинки. Все, дело было сделано. Тут же отошла и стала смотреть в окно и ждать Бьянку. А умелицу ждать пришлось совсем недолго, она быстро справилась с мальчишкой, девица вдруг замычала, потом смачно плюнула прямо на пол, достала платок из лифа платья и, смеясь, стала вытираться.

– Что ж ты смеешься, дуреха? – с легкой укоризной спрашивала ее Ульрика.

– Так молодой господин чуть не потопил меня, – продолжала смеяться смуглянка. Своим платком она вытерла все Максимилиану и сама стала завязывать на его панталонах тесемки. И говорила при этом, все еще смеясь: – Видно, что господин Максимилиан Великий пост держал, силу копил, вот оно мне все и досталось, накопленное.

– Так зато и не уморилась ты, все быстро прошло, – говорила Ульрика, едва пряча насмешку.

Молодые женщины стали звонко смеяться, а юноша только теперь приходил в себя, он тоже улыбался. Но улыбка его была дурная, словно обалдел он.

Когда с гардеробом его Бьянка управилась, то встала с колен и, обхватив шею юноши руками, поцеловала его в щеку.

Он пытался ее обнять и задержать, но Ульрика потянула подругу за руку на выход и говорила ему:

– Пара нам, молодой господин, пойдем уже, спасибо, что показали нам покои.

– И вам спасибо, – отвечал Максимилиан грустно, он очень хотел поговорить с Бьянкой и было пошел за ними, но Ульрика его остановила:

– Не провожайте нас, сами дорогу сыщем, доброго дня вам.

– До свидания, – только и вздохнул юноша. Дозволь они ему, так и побежал бы за ними.

Но сказали ему женщины не ходить, он и не пошел. Сел на стул, стал растирать лицо руками, словно спросонья, постепенно приходя в себя, и начал думать, как бы сыскать прекрасную Бьянку, чтобы без Ульрики была, и, может, хоть поговорить с ней или подарок ей купить. Любит ли она пряники, или платок какой, или еще что… Но мыслей, где ее найти, у юноши не было. Вот Сыч или Волков помогли бы, будь надобность, но им о ней он говорить не хотел. Максимилиан встал и пошел в конюшню, а оттуда поехал в трактир, где завтракал кавалер.

* * *

… Безделье. Солдаты, даже бывшие, не понимают, как может надоесть безделье. Праздный день – это день, когда можно ничего не делать. Не маршировать с двумя пудами веса на плечах потому, что телег мало, не ставить или собирать палатки, не искать хворост и не рубить дрова, не готовить еду, не править доспех к бою, не окапывать лагерь, не выходить в дозор или на заставу. Не ждать на стене штурма, не готовиться под стеной к нему. Праздный день – это день сплошного удовольствия. День, когда нет войны. И еще это день, когда тебя, скорее всего, не убьют.

Безделье уж точно не тяготило Волкова. Тем более что и рука зажила, и шрам на голове затянулся, и глаза стали как раньше. Он мог сколь угодно долго сидеть в чистом, что не по карману многим, кабачке, с хорошей едой и хорошим пивом. Тут были расторопны слуги и услужлив хозяин. Перед ним стояла огромная тяжелая кружка из плохой глины, к тому же кривая, а вот пиво в ней пенилось свежее, бодрое.

Кавалер ждал курицу, жаренную с вином и чесноком. Остальные его люди собирались подкрепиться бобами с мясной подливой, тоже пили пиво, переговаривались, Сыч с Ёганом опять бранились без злобы, а монах думал, как выклянчить у господина полтора талера на новую книгу. Он нашел очень хорошую, с чудесными гравюрами и интересную, а то его старую книгу все выучили наизусть.

А вот про Эльзу Фукс никто не вспоминал. Была да сплыла, сбежала девка. Ну и Бог ей судья.

Волков смотрел по сторонам на людей, что тоже трапезничали, на ловких разносчиков, на девок, что искали себе работу не борзо, не нахально, а с шутками да с подходцами. Одна ему даже приглянулась, хоть и выдался вчера дурной вечер да с дурной бабой, но желание-то у него не пропало. Бабенка была не стара и не костлява, румяна и крепка телом. Она то и дело призывно поглядывала на кавалера, видя его интерес. Он и поманил ее к себе пальцем, а та с радостью чуть не бежала, быстро подошла к столу, присела низко.

– Как звать тебя? – спросил Волков.

– Катарина, господин.

– И сколько ж ты денег берешь, Катарина?

– С вас двадцать крейцеров возьму, вы авось не батрак и не подмастерье, – чуть замялась девка, думая, как бы не прогадать с богатым господином.

– Двадцать крейцеров? – кавалер переспросил так удивленно, словно для него были это большие деньги.

– А что ж, много? – еще больше волновалась она. – Так всю ночь служить вам буду, я не устану.

Он поймал ее за юбку, потянул к себе, приобнял, потом помял ей зад, словно круп лошади смотрел. Зад оказался тверд, и кавалер улыбнулся.

– У меня и грудь хороша, – сообщила Катарина, – не висит еще. Берите, господин, уж не пожалеете, каждый пфенниг отработаю.

Он похлопал ее по заду и сказал:

– Ладно, дам тебе двадцать крейцеров. Как стемнеет, приходи в трактир «Георг Четвертый», спросишь кавалера Фолькофа.

– Приду, а вы уж меня не забудьте. – Она не ушла и продолжила: – Может, задаток мне дадите?

– Пива себе закажи или еды, я заплачу, ступай, – закончил разговор кавалер.

Она ушла, а Волков остался с кружкой пива ждать курицу, и безделье ему никак не надоедало. Совсем. Так бы и сидел всю свою жизнь, ждал бы курицу и пил пиво, встречая вечер, чтобы потом повалиться в мягкие перины с крепкозадой Катариной.

Только вот не в этом городе. Здесь он чувствовал себя как в крепости осажденной, кольчугу под колет надевал. Туфли не носил, всегда в сапогах был – в туфлях стилета не спрячешь. Садился лицом к двери. И каждый день обедал в новом кабаке. Как тут жить, если думаешь все время, что отравить тебя могут. Нет, точно не в этом городе он хотел бы бездельничать.

Пришел Максимилиан, сказал, что почты не было. Сел за стол, стал от хлеба куски ломать, бобов дождаться не мог. Проголодался. Кавалер попросил снова пива. А что ему еще было делать? Только ждать. Ждать писем и людей. А вот станут ли ждать те, по чью голову он приехал в город, он уверен не был. Скорее всего, они что-то предпримут, одним кольцом отравленным дело точно не кончится. Поэтому и кольчугу он надевал, и с оружием не расставался.

* * *

… После завтрака, что стал