Европейский союзник не может положиться на добрую волю сераля, поминутно раздираемого интригами, и, чтобы закрепить за собою союзное правительство, должен обставить его своими людьми, т. е. взять его под опеку, которая, усиливаясь по необходимости с каждым днем, обращает союзника в данника. Последние государства Азии, сохранившие доселе наружную самостоятельность, начинают видимо клониться к положению европейских вассалов. Персия, Афганистан и Китай находятся накануне полного вассальства: та же участь постигнет неизбежно и скоро государства Средней Азии, с какой бы стороны ни пришло господство. По всей вероятности, обширные восточные царства, устоявшие до сих пор, распадутся на наших глазах: распадение только ускорит порабощение их в Европе. Западные могущества, утвердившись в Азии, не могут остановиться на полпути и ограничить свое господство — прямое или косвенное, в сущности это все равно — какою-либо определенною чертой. Беспрестанные перевороты у соседей поневоле вызывают вмешательство в их дела, для предупреждения опасностей на своей границе; а эфемерные азиатские владения рассыпаются от первого прикосновения европейцев, как карточные домики, и опеку приходится распространять все дальше. Уже в двадцатых годах, кончив войну с марратами, англичане зарекались идти дальше; и, однако ж, теперь протекторат их простирается до Герата и Балха; Афганистан и Персия интересует их больше, чем Дания и Италия. В нынешнее время к английскому влиянию в Азии начинает присоединяться французское. Не говоря о Китае и Кохинхине, кто не помнит сирийских событий? На тот раз ревность Англии остановила французские планы.

Она же мешает развитию полной деятельности международной суэцкой компании, которая, как все знают, есть предприятие чисто французское со всеми задними мыслями сирийской экспедиции. Соперничество двух морских держав имеет серьезный характер, пока спор у них идет с глазу на глаз. Однако ж когда пойдет дело об нас русских, об наших интересах, можно быть уверенными, что Франция и Англия будут согласны в своих видах в Азии, как и в Европе.

Каждый из них лучше сделает десять уступок другой, чем единую уступку нам. Нельзя не сказать, что, со своей точки зрения, они в этом случае не совсем не правы. Не говоря уже о пламенном общественном религиозном несходстве нашем с Европою, заставляющем ее смотреть на нас как на чуждый и не совсем понятный для нее мир; но самые последние успехи в восточных делах не равны для обеих сторон. Захваты на востоке могут быть очень полезны для Англии и Франции в разных отношениях; но они не усиливают могущества метрополии в Европе, напротив, скорее развлекают его; эти владения всегда остаются чуждою страною для господствующего народа, никогда не могут служить для него источником новых сил. Напротив, наши приобретения, совершаемые у пределов самого тела империи, через несколько времени срастаются с ним и непосредственно приращают его могущество. Завоевание Пунжаба нисколько не усилило Англию в нашей части света; завоевание Кавказа значительно усилило Россию даже в Европе. Я не думаю, чтоб иностранные дипломаты сознательно руководствовались такою идеей; но в политике инстинкты, предчувствия и предубеждения играют такую же роль, как идеи. Несомнительно одно, что в азиатских делах, еще более, чем европейских, мы не можем надеяться не только на сочувствие, но даже на снисхождение кого бы то ни было; что если всякий охотно примет нашу помощь для себя, как это уже бывало, то там, где идет дело о наших собственных интересах, никто нам ее не окажет. Как жнецы в басне, мы можем рассчитывать только на себя и на своих.

Но для России, которой южная граница рассекает вдоль весь азиатский материк, судьба сопредельных азиатских народов есть, в известном смысле, ее собственная судьба. Взяв в руки карту Азии, легко увидеть, в каком положении очутились бы мы, если бы враждебный нам протекторат охватил Азию до наших пределов, если бы неприязненное влияние достигло каспийского берега или прикоснулось хоть в одной точке к массе кочевников, наполняющих Среднюю Азию от Урала до устья Амура.

Кочевые орды Средней Азии, столько раз опустошавшие мир, остались теми же, как были всегда; века не производят никакой перемены в этом патриархальном быту; изменилось только то, что по окраинам их пустыни стали регулярные войска могущественного народа, не многочисленные, но страшные для них, как испанцы Кортеса были страшны для американцев, — пропорция силы, чисто нравственная, которую мы должны тщательно охранять. Мне сдается, что на малодушие киргизов, трухмен или монголов полагаться нельзя. Кавказ помнит, как при Ермолове две роты считались в Дагестане силою неодолимою и как потом двадцать батальонов с осадным парком оказались силою, едва достаточною для осады одной деревни. Те же трухмены, которых десяток бежит от одного русского, ходят в одиночку на десять регулярных персиян, вооруженных ружьями со штыками; доказательство, что трусость их против нас есть трусость не физическая, а чисто нравственная, основанная на мнении о нашей неодолимости; мнение же вещь переменчивая. Если бы какое-нибудь европейское могущество могло раздвинуть пределы своих азиатских владений до южной границы степи и войти в прямое соприкосновение с массою кочевников, нынешнее положение вещей могло бы круто измениться; подстрекательство и ввоз хорошего огнестрельного оружия могли бы создать великую для нас опасность. С другой стороны, мы видели, какое чудесное превращение совершал мюридизм в мусульманских массах, какую отвагу, какое презрение к жизни внушал он вчерашним мирным пастухам. На Кавказе мюридизм уже совершил свое кровавое дело, но и теперь, хоть раздавленный, все еще шевелится. В закаспийском же крае он может еще грозить пожаром, во-первых, потому, что Бухара, святое место всего Туркестана, есть настоящее гнездо мюридизма; во-вторых, потому, что христианское владычество в магометанском крае на первых порах всегда выказывает фанатизм, а мусульманский фанатизм в наше время постоянно вырождается в мюридизм, как в свою последнюю форму. Совокупление этих двух опасностей — от европейского влияния с его материальными средствами и от мюридизма, — союз их составляет такую сложную опасность, которой мы никак не должны допустить. Подобный переворот в Азии, вполне сбыточный, может заставить нас податься на задние линии и потребует непомерных жертв для обороны наших бесконечных южных пределов. Повторяю сказанное в первом письме: подобный этому переворот в горах заставил нас занять Кавказскую линию несоразмерным количеством войск. Это первая опасность, для предупреждения которой Россия должна распространить твердым образом свое влияние далеко за свои пределы, чтобы не допустить враждебного соприкосновения в пунктах, где оно может осуществиться.

Вторая, еще более серьезная, опасность состоит в том, чтобы чуждое европейское влияние не раздвинулось со временем до внутренних азиатских бассейнов — Каспийского и Аральского морей, — на которых мы владычествуем только с одной стороны. Европейское влияние в Азии очень скоро обращает союзников в данников и организует их силы в свою пользу; и потому, если б оно стало господствующим в Персии или Бухаре, если б пределы его распространились хоть только до верхнего бассейна Амударьи, то нет сомнения, что обладание внутренними морями, которые мы так давно уже привыкли считать своими нераздельно, стало бы вновь спорным делом. Без зоркого внимания с нашей стороны такой неблагоприятный исход вполне возможен. Во время последней восточной войны был период времени, когда мы были вынуждены с беспокойством оглядываться на Персию; еще ранее того англо-индийские войска уже заходили в Балх, лежащий в бассейне Амударьи. Подобных случайностей конечно, нечего опасаться во время всеобщего мира, но при первой европейской войне они очень легко могут осуществиться, и тогда будет трудно их исправить. Пока внутренние моря не окружены или русскими владениями, или такими землями, где русское преобладание утверждено непоколебимо, мы не можем назвать их своими и быть совершенно спокойными за будущее. Завоевание Кавказа оградило эти моря прочным образом от всякого прямого покушения со стороны Европы; но нельзя не признать, что до сих пор они еще подвержены обходу с юга и востока, — не обходу в чисто военном смысле, посредством армий, которые нельзя посылать на такие огромные расстояния, — но обходу медленному, посредством постоянно усиливающихся влияний, организующих понемногу местные средства, которые потом уже немудрено подкрепить. С утверждением чуждого влияния в Персии, Бухаре или Хиве, с появлением первого европейского парохода на Амударье Каспийское море будет обойдено и наше владычество на нем станет спорным. Но кто же из русских не знает и не убежден, что даже мысль о соперничестве на Каспийском море, т. е. на устьях нашей Волги, не может быть допущена, также как мысль о каком-нибудь соперничестве на Днепре или на Двине. Тяжелая победа, одержанная на Кавказе, пропала бы даром в этом случае, и Россия отодвинулась бы в некотором смысле ко временам Грозного, когда она была окружена врагами не только со своих западных, но и с южных, и с восточных пределов.