На станции в Страсбурге я первым делом сходила в офис автопроката и забрала ключи от машины; вскоре на крыше многоэтажной парковки я нашла свой белый «рено». Выбравшись на главную дорогу из города, я почти по прямой доехала до Штрутгофа – небольшой деревушки в долине, куда под конвоем привезли четырех женщин. За окном стоял чудесный день – то, что надо для поездки в горы. Даже несмотря на события прошлого, которые меня сюда привели, на душе у меня посветлело.

В Штрутгофе дорога пошла вверх – сначала плавно, а затем все круче – и стала петлять по S-образному маршруту. Права я получила только в двадцать пять лет и водить училась на автоматической коробке, поэтому с ручной мне теперь приходилось нелегко. Поначалу я даже не сообразила, что впереди меня ждет такая гористая дорога, но затем вспомнила: когда-то на месте лагеря располагалась лыжная станция. Сглотнув, чтобы прочистить заложенные уши, я проехала мимо крошечного придорожного знака «Chambre de gaz»[73]; шрифт надписи оказался знакомым: в похожем стиле в сельской Франции оформляли вывески «Chambre d’hôte’» — местных гостиниц по типу «кровать и завтрак».

Местечко Нацвейлер оказалось невероятно красивым. В прозрачном воздухе раскачивались еловые шапки, чуть поодаль – синело горное кольцо. Повсюду слышалось пение птиц: дроздов, иволог, зябликов. Мне сразу вспомнились слова моей старушки-домовладелицы: «heureux comme un pinson». «Счастливый, как зяблик». Кстати, по-английски «зяблик» будет finch. Финч… Припарковавшись, я зашла в современное на вид здание администрации. У дверей стоял автомат с напитками, окруженный группой туристов. Все оказалось организовано куда лучше, чем я предполагала, – здесь даже были книжный магазин и комната для аудиовизуальных презентаций.

Вход на старую территорию лагеря располагался выше по склону, где атмосфера горного курорта постепенно рассеивалась. Над дощатыми воротами с колючей проволокой висела деревянная табличка: «Konzentrationslager Natzweiler-Struthof»[74]. Показав дежурному свой билет, я взяла в киоске план местности.

Лагерь раскинулся на нескольких уровнях крутого склона. На самой вершине стояли низкие деревянные бараки, в которых содержали пленников; прямо под ними – на самом видном месте – возвышалась виселица с петлей. По всему периметру, обнесенному колючей проволокой, располагались зелено-голубые сторожевые будки, а дальше – только горы и лес под огромным сводом синего неба. Мне очень хотелось побыть одной, и я дождалась, пока группа туристов спустится на уровень ниже.

За прибытием Андре Боррель и трех ее подруг из барака наверху наблюдал еще один офицер английского УСО, мужчина, который сразу обратил внимание, что с новыми пленницами обращаются особым образом. По его словам, Андре куталась в потрепанный полушубок и носила светлые волосы – вероятно, покрасила их перед очередным заданием. Она всегда была энергичной – сорванец в юбке, обожала кататься на велосипеде и лазить по горам, но к прибытию в Нацвейлер заметно осунулась – из-за тюремного распорядка и скудного питания. Родилась Андре в очень скромной семье – один мой коллега говорил о таких «des petits gens», то есть «маленькие люди», – и, примкнув к Сопротивлению, заново училась вести себя на публике. Например, не курить и не есть на улице, поскольку такое поведение никак не соответствовало ее прикрытию – помощнице пекаря с авеню Кеблер, привыкшей к порядкам одного из самых дорогих районов Парижа. Однако Андре была чрезвычайно находчивой и за всякое дело бралась с энтузиазмом. Вот уж действительно, «пример для каждого из нас».

Подъем в гору из Штрутгофа измучил бы Андре, даже будь она в лучшей форме. С этими мыслями я побрела на окраину лагеря, где располагались тюрьма и крематорий. Может, они поднимали чересчур ослабленных пленников на машинах? Интересно, чего ожидала от этой поездки Андре – неутомимая женщина, которая всегда первой вызывалась на самые трудные и опасные задания?

На месте пленницы узнали, что им будут делать прививки от тифа – болезни, мучившей все подобные лагеря. Эта новость еще сильнее ослабила их бдительность, хотя они и отказались снимать одежду в отсутствие доктора женского пола.

Тюрьма, в которой их держали, оказалась одноэтажной дощатой постройкой зеленого цвета, с наклонной войлочной крышей. Внутри меня встретили пустые камеры с каменными полами.

Никого, кроме меня, там не было. Замерев в коридоре, я прислушалась к женским голосам. Вера? Здесь. Андре, tu es là[75]? Соня? Возможно, я сказала это вслух.

Прямо по соседству стоял крематорий – здание похожего дизайна, только с высокой жестяной трубой, которая держалась на четырех опорах, вбитых в землю. Атмосфера внутри была другой. Там была комната со шкафчиками для лекарств и белый кафельный стол патологоанатома – главные атрибуты нацистской медицины.

Местные тюремщики часто вешали заключенных – для острастки остальных, – а тех, кто умирал на каторге, просто сжигали в печи. Однако Нацвейлер не был лагерем смерти, поэтому рутинными навыками убийства здесь никто не владел.

Вскоре вышестоящее командование Берлина распорядилось, чтобы четырех пленниц казнили, но не в газовой камере, устроенной прямо под лагерем, во флигеле местного отеля-ресторана, а смертельной инъекцией. К выполнению приказа медицинский персонал Нацвейлера приступил неохотно (в тот вечер они надеялись отпраздновать увольнение старшего врача). Задание даже попытались перепоручить другим сотрудникам лагеря. Пока топилась печь, врачи распивали спиртное. Всем заключенным было приказано зашторить окна и оставаться в хижинах – под страхом смерти.

Два часа спустя на скамейке в здании крематория Андре Боррель, Диане Роуден, Вере Ли и Соне Ольшанецки – француженке, двум англичанкам и польке – сделали инъекции фенола из последних лагерных запасов. Однако, несмотря на то что препарат вводили опытные врачи, сама процедура прошла из рук вон плохо – дозировка подбиралась наугад, и в конечном счете фенола просто не хватило. Женщины обмякли в бесчувственном состоянии, но погибли не сразу.

Из коридора я попала в комнату, где стояла печь с огромной зияющей пастью. Погрузив умирающих женщин на металлические носилки, врачи стали закидывать их тела в огонь. Но когда подошла очередь Андре, она по-прежнему была в сознании и попыталась сопротивляться. Она вцепилась в лицо своего убийцы и рвала ногтями его плоть, пока тот заталкивал ее в пекло. Возможно, в тот момент передо мной стояла не та же самая печь, а лишь похожая – в подобных ситуациях нельзя знать наверняка. Я прикоснулась к металлу в надежде, что почувствую под пальцами тот же самый раскаленный обод, за который в отчаянной попытке выжить хваталась Андре. Через мгновение я развернулась, вышла на улицу и, сев на ближайшую лавку, уронила лицо в ладони.

Немного собравшись с силами, я спустилась с холма к небольшому мемориальному саду с белыми крестами и памятными табличками. Они символизировали каждую страну и каждую группу людей, которые содержались под стражей, подверглись преследованиям или погибли в этом лагере.