После ужина мы с Дианой занялись уборкой. Я мыла посуду, а тетка убирала продукты и вытирала столы.

– Мне кажется, да, – ответила я.

– Тогда объясни мне, пожалуйста, что он здесь готовил. И для кого? – спросила Диана, выбрасывая в мусорный бак нетронутые оладьи. – Я не идиотка, Джеки, – добавила она, подкладывая в раковину испачканную кетчупом тарелку. – Шоколадное печенье. Чизбургеры с беконом, жареным луком и заправкой по-фермерски. Кукуруза в белом соусе. Все это любимые блюда твоей сестры.

Я кивнула. А что мне еще оставалось?

– И зачем ему все это понадобилось? Он что, вызывал души умерших с помощью бекона и чизбургеров? Как он тебе это объяснил?

Я пожала плечами, но врать и изворачиваться мне не хотелось (да и, скорее всего, это было бессмысленно), поэтому я сказала:

– Он говорит, что видел ее. Что она была здесь, в доме, и что она была голодной.

– Господи Иисусе! – Диана оперлась бедром о разделочный столик, обеими руками обхватив себя за плечи. – Ради бога, Джекс, скажи, что все это просто шутка! Сначала Лекси померещилась ему в бассейне, и он чуть не утонул, теперь она явилась ему в кухне и попросила что-нибудь перекусить! Ничего себе расклад!

– Он устал, он горюет и пьет.

Тут я подумала, что и сама недалеко ушла от Теда. Мне послышалось что-то в бассейне, мне почудилось, что я утопила фонарик и кто-то достал его для меня с глубины семи метров…

– Уж не собирается ли он потребовать, чтобы мы оставляли для нее еду, как Рита оставляла для Марты?

При звуке этого имени я вздрогнула, припомнив ту давнюю ночь, когда на спор пошла ночью к бассейну одна. Кого же я тогда видела?

Диана тем временем стала снимать с сушки тарелки. Она яростно терла их посудным полотенцем и складывала стопкой на столе.

– Меня это беспокоит, Джеки, – проговорила она. – Очень беспокоит. Горе – это одно, а вот галлюцинации… Это, как ты понимаешь, нечто совершенно другое. Кто-кто, а уж ты-то должна это знать.

– Да, – согласилась я. То, что происходило с отцом, очень напоминало экстремальную форму психического феномена, известного как отрицание реальности. Внутренне Тед был не в силах принять смерть дочери, вот он и вообразил, будто видит ее, разговаривает с ней. Я и сама, приехав в Бранденбург, уже не раз воображала, будто вижу Лекси. Я, как наяву, слышала ее голос и даже ловила себя на том, что разговариваю с ней. Потеря близкого человека – мощный стресс, защищаясь от которого психика пускает в ход самые причудливые защитные механизмы.

– Я думаю, что горе и алкоголь могли породить… – начала я.

– Надеюсь, ты его не поощряла? Не притворялась, будто веришь в весь этот бред?

– Конечно нет! – сказала я. Сказала слишком громко и слишком быстро.

Диана немного помолчала, словно размышляя, потом понесла вытертую посуду в буфет.

– Мне кажется, будет лучше, если я переночую здесь и сегодня, – сказала она наконец. – Нас, по крайней мере, будет двое. Вдруг среди ночи ему снова вздумается что-то приготовить или повезти Лекси кататься на машине? – Диана посмотрела на потолок, и я только сейчас заметила, что шаги наверху стихли. – Завтра утром первым делом надо будет взять у Вэл лодку и отправиться на озеро, чтобы развеять прах Лекси… Быть может, это убедит его в том, что ее больше нет, даст ему хоть какое-то чувство завершенности…

Больше нет…

– Чувство завершенности, – повторила я. Я не особенно верила в завершенность. По собственному опыту – рабочему и жизненному – я знала, что «окончательное решение проблемы» вещь чаще всего иллюзорная, ускользающая. Особенно если дело касалось горя, потери или даже просто ссоры. Лично мне всегда казалось, что гораздо продуктивнее было бы назвать эмоции своими именами и научиться жить с ними, чем, завязав чувства крепким узлом, утверждать, будто добился «завершенности».

Некоторое время мы молчали. Я домывала посуду, Диана убирала ее в шкаф.

– Слушай, Ди, давно хотела тебя спросить… Что тебе известно об отеле, который когда-то стоял на этом самом месте? Об отеле, который был здесь еще до того, как построили Ласточкино Гнездо?

Тетка прищурилась, словно смотрела на меня с очень большого расстояния.

– Немного. Кажется, он просуществовал всего год, а потом сгорел.

– Понимаешь, мне показалось странным, что в детстве я ни разу об этом не слышала. То есть я знала, что когда-то здесь был отель, но я ничего не слышала ни о пожаре, ни о людях, которые погибли.

– Ничего странного тут нет. – Диана вздохнула и устало потерла лоб. – В нашей семье не принято говорить о неприятных вещах. Мы верим, что если о чем-то не упоминать, значит, этого и не существует. Как будто реальность зависит от того, о чем мы говорим и о чем умалчиваем.

Я собиралась было заспорить, но осознала, что Диана права. Никто из моих родных никогда не говорил о том, что случилось с Ритой. А как мы поступили, когда у Лекси появились первые признаки психической болезни? Спрятали головы в песок, как страусы, наотрез отказываясь признать, что с ней, может быть, что-то не так.

– Лекси много узнала про отель, – сказала я. – Она провела целое исследование, изучила не только историю нашей семьи, но и историю Бранденбурга. Я нашла в ее бумагах старые газетные вырезки, землеустроительные планы, какие-то договоры. Все, что ей удавалось узнать об отеле и о земле, на которой он стоял, Лекси записывала в дневник. Сегодня мы с Райаном ездили к его бабке, у который есть целый альбом с фотографиями этого отеля. И она сказала, что показывала его Лекси.

Диана нахмурилась:

– Ты имеешь в виду Ширли? Я видела ее на траурной церемонии, и… по-моему, у нее не все дома.

– А знаешь, что еще сказала мне Ширли? Она сказала, что Лекс до сих пор здесь. В воде.

Тетка покачала головой:

– Твой отец готовит для Лекси чизбургеры, а Ширли считает, что она просто отправилась в бассейн поплавать. Обалдеть можно!.. – Она немного помолчала. – Знаешь, что я думаю? Выкинь-ка ты все эти бумаги и дневники или хотя бы спрячь обратно в коробки, в которые мы их сложили, а коробки заклей скотчем, чтобы не было соблазна снова рыться в этой… в этих записях. Мне кажется, что это – неподходящее занятие ни для тебя, ни для кого-либо другого. Во всяком случае – сейчас. Все эти записи… в первую очередь это история болезни твоей сестры. Разбираться в них сейчас тяжело, да и не время. Слишком рано.

– Но дневник Лекси – это не только история ее болезни, но и история ее жизни. История человека, которым она была.

Диана прикусила губу, покачала головой:

– Нет. Лучше всего убрать его подальше. Вот увидишь, когда ты вернешься домой, твой разум очистится и ты будешь воспринимать все это… несколько иначе.

Я хотела сказать, что не могу уехать, не разобравшись во всем как следует, но тетка не дала мне этой возможности.