Во 2-й половине XVI в. на московском Пушечном дворе окончательно была отработана и доведена до совершенства технология так называемой «медленной формовки» орудий. Стоит остановиться поподробнее на особенностях этой технологии. Литые из бронзы и меди пушки были и дороже, и сложнее в изготовлении, чем прежние сварные, но они же были прочнее и надежнее. «Медленная формовка» включала в себя несколько этапов. Сперва под наблюдением мастера подмастерья изготавливали неразъемную модель будущего тела пушки, для чего деревянный конический сердечник обматывали соломенным жгутом и получившуюся болванку слой за слоем покрывали глиной, предварительно тщательно просушивая каждый слой. На получившуюся в результате модель крепили модели цапф, украшений и пр. Следующий этап – изготовление внешнего кожуха. Получившуюся на первом этапе фальшивую модель покрывали густым слоем сала, поверх которого снова наносили слой за слоем глину, перемешанную с волосом и навозом (который играл роль пластификатора). Полученный кожух укрепляли металлическими бандажами, вынимали модели цапф и заделывали получившиеся отверстия глиной, после чего покрывали болванку еще одним слоем глины и сушили на огне.

После завершения всей этой работы из болванки аккуратно вынимали внутренний деревянный стержень и соломенную обмотку, получившуюся форму вместе с неразъемной моделью ставили вертикально в яму, насыпали в образовавшуюся внутреннюю полость мелкие дрова и поджигали их, с тем чтобы вытопить воск и сало. Теперь оставалось удалить фальшивую модель, и в распоряжении мастера оказывалась форма будущего ствола орудия со всеми украшениями, надписями и прочими внешними деталями. Пока шла вся эта работа, отдельно готовились стержень пушки (из железного сердечника, обмотанного пеньковым канатом и обмазанного глиной до нужного диаметра и тщательно затем просушенного) и тыльная часть будущего ствола.

Собранная из этих трех деталей форма опускалась в заливочную яму казенной стороной вниз, после чего свободное пространство между стенами ямы и формой забивалось землей, а в верхней части устраивалась литейная чаша, куда затем подводился расплавленный металл (медь или бронза). После заливки металла оставалось дождаться его остывания, после чего оставалось извлечь получившуюся отливку, вынуть стержень и провести чистовую обработку получившегося ствола[564]. Нетрудно заметить, насколько трудоемким и долгим был процесс изготовления большого орудия (пушечный мастер Яков Дубина писал в 1688 г., что «болшие пищали выходят из дела, на старом Московском пушечном литейном дворе, в год и полтора года к готовым припасом»[565]) и как много зависело от опыта, искусства и чутья мастера.

Тем не менее, несмотря на все сложности технологического процесса, масштабы, качество и количество производимых на московском Пушечном дворе орудий поражали иностранных наблюдателей, имевших возможность ознакомиться на месте с артиллерией Ивана Грозного и его преемников, царей Федора Иоанновича и Бориса Федоровича. Некий англичанин, побывав на царском смотре зимой 1557/58 г., в самый канун начала Ливонской войны, в своих записках отметил, что московиты обладают «великолепной и разнообразной бронзовой артиллерией – бэйсами, фалконами, миньонами, сакрами, кулевринами, двойными и королевскими пушками, большими и длинными василисками (описывая русские орудия, англичанин прибег к знакомым ему терминам, под которыми скрывались артиллерийские орудия калибром примерно в 1,25, 2, 3, 6, 14, 18, 48 и 74 фунта. – В. П.)…» Кроме того, писал англичанин, «у них есть 6 великих орудий, которые стреляют ядрами в ярд величиной, когда такая пушка выстрелит, то человек легко сможет увидеть, как летит такое ядро». Наконец, завершал он свое описание московского «наряда», у русских есть «великое множество мортир или пушек-«горшков» (в оригинале использовано словосочетание «pot guns». – В. П.), из которых они стреляют зажигательными снарядами (в оригинале «wild fire». – В. П.)…»[566]. Кстати, как раз накануне приезда англичанина в Москву, в 1554 и 1555 гг. на Пушечном дворе были отлиты два гигантских орудия, «Кашпирова» и «Степанова», калибром 20 и 15 пудов и весом соответственно 1200 и 1020 пудов[567], и не их ли видел наш англичанин среди отмеченных им тех шести гигантских пушек?

Спустя почти два десятка лет имперский посол Иоганн Кобенцель в своем донесении императору Максимилиану II в 1576 г. писал, что «Немцы и Поляки, как и сами Москвитяне, уверяли меня, что… кроме других, в двух только местах хранятся две тысячи орудий с множеством разнородных машин. Некоторые из этих орудий так велики, широки и глубоки, что рослый человек, в полном вооружении, стоя на дне орудия, не может достать его верхней части»[568]. В том, что такие большие орудия в Москве были, не стоит сомневаться – польский шляхтич С. Немоевский в своих записках писал, что он видел возле Московского Кремля «18 новоотлитых мортир (не тех ли, что были отлиты по приказу Лжедмитрия I, готовившегося к войне с турками? – В. П.), громадных и удивительных, а одно орудие столь громадно, что человек мог в него влезть», а в другом месте «стоит большое и длинное орудие, в котором рослый мужчина может сесть, не сгибаясь: я это сам испытал»[569].

Над изготовлением этой многочисленной и могучей артиллерии трудились многие иностранные и русские мастера, об именах которых свидетельствуют в первую очередь сами пушки, ими изготовленные. Начнем с иноземных мастеров, которые приложили свою руку к изготовлению этих подлинных шедевров литейного искусства середины – 2-й половины XVI в. Иван Грозный и его советники, отлично понимая всю важность обладания передовой военной техникой и тем более технологиями, не оставляли попыток нанять в Европе мастеров-литейщиков и артиллерийских специалистов. Так, например, в Москве в 1546 г. весьма благосклонно отнеслись к предложению саксонского авантюриста Г. Шлитте, прибывшего с рекомендательными письмами от прусского герцога Альбрехта Гогенцоллерна, оказать содействие в найме специалистов, в том числе и оружейников, в Европе. Правда, из-за козней ливонцев (прежде всего магистра ордена И. фон дер Рекке) и великого князя Литовского и польского короля Сигизмунда II миссия Шлитте закончилась не так блестяще, как начиналась, однако можно предположить, что именно благодаря его усилиям в Москве в конце 40-х – начале 50-х гг. появился мастер Каспар Гунс (в русских документах Кашпир Ганусов – Каспар Иогансен?), учитель Андрея Чохова.